Перевёрнутая чаша. Рассказы. Галина Константинова

хмель в голову, и уже пытаешься увиденное запомнить и записать… Ведь вредно это, брать реальных людей, хотя…» – мысли уже перепутывались у Глеба в голове.

      – Ну, что-то Вы рано, молодой человек, только начали развивать тему, и вдруг, – Глеб был недоволен, что Леня соловел на глазах, а разговор почти не получился. – Поленька, так нечестно. Удержите Вашего юного друга, мне интересно.

      – Господин Корнаковский, он вряд ли что может вам рассказать подробнее. Давайте уж на брудершафт, эй, Лёня, не спи, замерзнешь, – она сверкнула глазами и прямо посмотрела на Глеба.

      – Целоваться будем? А как же правила дорожного движения?

      – А я чуть-чуть. Самую ма-алость, – она, посмеиваясь, протянула ему налитую рюмку, и они, расплескивая, выпили на брудершафт.

      Ваня стоял в дверях кухни. Глебу пришло в голову, что Полина тоже годится ему в дочки, она чуть старше Маши. Распустился, подумал он, расслабляясь, но женщина эта мне нравится. Ванечка, ну что ты стоишь, смотришь, как истукан, просверлил глазами он жалкую худощавую фигурку. Вот так и бывает, молодые и красивые женщины предпочитают нас, лысых и толстых, пиши, Ванечка, стихи, но пока ты встанешь на ноги, пройдёт время. Жалко мне тебя, юноша, вижу, что трепещешь, а ничего поделать не можешь, в её ты власти, вытворяет она, что ей в голову взбредёт, вот такая она…

      Эх, опять я за своё, кокетка старая, думала Полина, вытирая губы после поцелуя. Пора, однако, уезжать, пока он не налакался… Он мне еще пригодится, он мне нужен для дела. А какие дела с пьяным.

      Глеб смотрел на неё замасленным взглядом. Похотлив, автоматически отметила Полина, что же с вами, мужиками, делать, всё об одном. Ванечка, ну не смотри на меня так, так нужно, она бросила умоляющий взгляд на Ивана, быстро сменившийся, однако, строгим, дополненным волной изогнутой брови.

      – Ну, я вижу, все уже дошли до кондиции. Ваня, помоги мне транспортировать Глеба.

      – Я с-сам, я вполне транспортабелен и управляем, Поленька, деточка моя, куда ты меня так грубо тащишь?

      – Глеб, ты, кажется, выпил совсем немного.

      – Я вообще много не пью. Может, водка некачественная, я читал, в России бывает водка плохая.

      – А ты привык пить что? Коньяк французский?

      – Т-ты так не язви, деточка моя…

      – Язык заплетается. А вот у меня нет. Я ещё стихи могу декламировать.

      – В-вот этого не надо, увольте, сударыня… Стихи собственного сочинения?

      – Что-то вроде.

      – Литература мертва, друг мой, и дата смерти её покоится в девятнадцатом веке.

      – Погоди, ты ведь, кажется, тоже что-то пишешь.

      – Журналистика, милая моя, это совсем другая дефиниция. Да, у меня есть новеллы, это скорее не художественная литература, некий сплав журналистики и еще чего-то… Когда-то я хотел стать писателем, настоящим, кстати, тогда это было довольно престижно, ну, быть членом союза писателей, льготы, привилегии, но дело не в этом. Я просто подумал – ведь если я писатель, я должен своего героя куда-то вести. Ну, годы были такие,