Свет далёкой звезды. Лана Кузьмина

хохотал ещё громче и колотил по подушке кулаками. Потом лежал и плакал от неизлечимой тоски, которую подарил мне грустный автор со смешной фамилией.

      – Правда, мы будем всегда? – повторил я написанные им слова.

      – Правда, – улыбнулась Таня.

      – Навсегда-навсегда?

      – Конечно, – она обняла меня, и я задремал.

      Разбудил меня страшный грохот. Я открыл глаза и оказался в тесной каморке. Сверху, в нескольких сантиметрах от моего лица, нависал бывший потолок. Было темно, глаз выколи, нос и рот забила заполонившая тесное пространство пыль. Я решил, что началась война и заплакал.

      – Не бойся, – Таня. Чуть слышно. – Всё хорошо.

      Я не мог успокоиться. Тогда начала нашёптывать истории про маленьких человечков, живущих в каждой квартире. Рассказывала бессвязно, теряя нить повествования, и я почти ничего не запомнил. Сестра говорила, казалось, целую вечность. Потом окликнула меня:

      – Генка, ты здесь? Давай тоже что-нибудь говори. Не молчи.

      – Я не знаю, что говорить.

      Таня помолчала.

      – Маленький, – внезапно прошептала она.

      – Что?

      – Маленький.

      И тут я понял. Наша игра.

      – Маленький котёнок.

      – Маленький котёнок играет.

      – Маленький котёнок играет синим.

      – Маленький…

      Она замолчала.

      – Забыла? – я испугался. Тишина. – Тань, поговори со мной!

      Ни звука. Я снова начал плакать, потом обессилел и задремал. Когда сверху раздался шум и чьи-то руки вытащили меня наружу, к обжигающему свету, я уже почти ничего не соображал. Я открыл глаза, посмотрел в сереющее зимнее небо и тут словно кто-то нажал на выключатель, и всё исчезло.

      Глава 5

      Человеческая память заботлива. Самое страшное она размывает, делая похожим на сон. Я почти не запомнил месяцев, проведённых в больнице и в детском доме. Не помню, кто и как сообщил о том, что родителей больше нет, что не существует даже нашего города, разрушенного до основания. Наверное, Таня.

      – Литосферные плиты, – говорила она, сводя и разводя ладони, – когда они сталкиваются, земля трясётся, и всё рушится.

      Да, нет, не она. И не тогда. Про плиты сестра потом рассказывала. Мы сидели в сквере у вокзала. Весеннее солнце почти не грело, по дорожкам гулял пронизывающий ветер. Таня всё сводила и разводила свои руки, а я вдруг застыл, поражённо вглядываясь в её лицо. Только сейчас я заметил рыжие крапинки вокруг её глаз – восемь слева и одиннадцать справа. Странное сочетание – чёрные как смоль волосы, карие глаза и белоснежная кожа с веснушками. Ветер играл её волосами, открывая изящные уши с серёжками-шариками.

      – Так, вообще, бывает, – объясняла она. – В 1755 году в Португалии, вообще, сто тысяч человек погибли. Представляешь. А там эпицентр, вообще, в океане был.

      Она что издевается? Какое ей дело до какой-то там Португалии? Сегодня я понимаю, что с её стороны это всего лишь защитная реакция. Другие пытаются забыть, стереть из памяти, а она наоборот хранит, анализирует, сравнивает, приуменьшая