И сверкали бы звезды. Гала Гарда

л.

      Второй… Стекло разлетелось вдребезги.

      И вот, наконец, рухнула стеклянная броня, отделявшая мой мир от вечности.

      Последний глоток любимого красного.

      Как прекрасно вино. Только сейчас его тонины раскрыли истину. Я забирала с собой тёплую землю Тосканы, утомлённую любовными ласками солнца и влажным тёплым воздухом, вкус винограда, к гроздьям которого, словно к груди девственницы, с трепетом прикасались заботливые руки винодела.

      «E non ho amato mai tanto la vita!» – моё любимое место в арии слилось с откровением.

      Нога стояла на краю.

      Кровь цвета вина медленно вытекала из раненой ступни.

      Последний глоток.

      Ария обрывается, как крик.

      И на слове «la vita» я делаю шаг наверх в пустоту неба.

* * *

      Вся моя жизнь – путь к этому прекрасному мигу падения.

      Вселенская боль – последняя отчаянная нота, оборвавшаяся на главном, никогда не будет допета.

      Темнота… Блаженна.

      Темнота остановила бессмысленный бег моей жизни. Я ушла красиво.

      Я не хочу больше в этом участвовать.

      Жаль только тело, которое впечаталось в асфальт бесформенной грязно-бело-кровавой массой. Оно когда-то было прекрасно.

      Темнота, успокаивающая, снимающая боль воспоминаний, отступает.

      Калейдоскоп из звуков-запахов-мыслей, осколков всей жизни и…

      Eщё раньше – до жизни.

      Влажное тепло темноты. Рваная вибрация сердца. Сжимающий моё тельце страх матери. Мама…

      Мать – первая вселенная. Ты впитываешь её суть…

      Страх острыми краями впивался в меня. Им были заражены околоплодные воды, он нарушал ритм её пульса. Я стучала ножками и ручками, мне было душно и страшно.

      Я родилась раньше времени – маленькая, слабая, но злая. Орала на этот мир, в котором было слишком много страха. Я жадно ела, чтобы стать крепче, я дёргала руками и ногами, чтобы зацепиться за что-нибудь, кроме удушливого страха. Убежать.

      Мама всё время плакала. Её слёзы обжигали моё лицо. Я чувствовала себя виноватой. Это злило, я ещё громче орала. Мама чаще плакала.

      В четыре года меня отправили в круглосуточный детский сад.

* * *

      Мне показывают картину. Документальное кино. Отлично! Несите попкорн! Жаль, у меня нет больше рта, чтобы его жевать, и задницы, чтобы удобно развалиться в кресле.

      Эй, вы! Что вы хотите от меня? По-вашему, это интересно – кино о моей жизни? Я всё знаю! Не тратьте моё время! Мне не жаль себя, мне не жаль никого из моей жизни. Я всё поняла и всё про неё знаю, ведь я сама была сценаристом и режиссёром своей жизни.

      Всё, чего я вожделею, – пустоты и забытья. Я хочу слиться с ними и исчезнуть навсегда. Просто отпустите меня в темноту!

* * *

      Холодно.

      Темно.

      Маленькая девочка жмётся к отцу в грязной электричке. Я узнаю себя. Жалость пронзает меня. Почему я хочу взять руки этой бедняжки и согреть их? Я хочу обнять её, успокоить. Девочка думает, что она виновата в болезни мамочки. Для того чтобы мама выздоровела, ей надо уехать надолго из дома. Бедняжка. Я забыла о тебе…

      Душный вагон подземки. От станции метро мы с папой долго идём среди огромных домов. В нашем посёлке таких высоких домов не было. У нас старые дачи, пятиэтажные дома, озеро и сосны.

      Папа оставляет меня среди чужих и бесформенных тёток в зелёных халатах.

      Детский сад – детский ад пятидневки. Зачем мне это видеть снова? Я не люблю держать в памяти болезненные воспоминания.

      Картинка возвращает меня в тот год.

      Я перестала есть. Мир не был больше опасным. Он стал безликим и скучным.

      Ночью я долго не могла заснуть. В окнах домов напротив нашей огромной детсадовской спальни я видела другую жизнь. Там были большие семьи, там мать стояла у плиты, накрывала на стол. Там у сестёр были братья. Там все говорили, смеялись, ссорились и мирились друг с другом. Там были уютные бабушки и добрые дедушки. Я лежала в холодной застиранной постели и не понимала, что со мной не так. Почему я проживаю среди чужих людей и детей эти склизкие и безвкусные, как холодная манная каша, дни? Я боялась, что папа меня не заберёт. А когда долгая дорога на метро, холодной электричке возвращала меня домой, там по-прежнему пахло лекарствами.

      В моём мире всегда темно и тихо, там душно. Прозрачная женщина, похожая на мою мать, таяла в постели и, беря мою ладошку в свои холодные, костлявые, как у смерти, руки, обжигала слезами.

      Она ушла тихо.

      О! Мелькнула картинка похорон! Её я уже и не помнила…

      Я стою на краю могилы и заглядываю в неё. Отец держит меня крепко, мне не страшно, мне любопытно. Как так, и всё? Всё закончилось? В чём смысл? Я задаю этот недетский вопрос и вдруг своим детским умом улавливаю странность всего происходящего. Нет скорби. Облегчение. Облегчение, как один большой выдох после огромного напряжения, исходит от гроба