Национальная система политической экономии. Фридрих Лист

учений: под названием национальной экономии, политической экономии, государственного хозяйства и т. д. они преподают теорию космополитической системы по Смиту и Сэю; а в науке о полиции они рассматривают, насколько государственная власть имеет призвания проявлять вмешательство в производство, распределение и потребление материальных богатств. Сэй, выражающийся тем положительнее, чем меньше он знаком с тем, о чем говорит, язвительно замечает немцам, что они смешивают политическую экономию с учением о государственном управлении. Так как Сэй не знает немецкого языка и так как ни одного немецкого сочинения по предметам политической экономии не переведено на французский язык, то он должен был узнавать об этом предмете от кого-нибудь из путешествующих замечательных людей Парижа. Но такое разделение науки, дававшее до сих пор во всяком случае повод ко многим недоразумениям и противоречиям, в сущности показывает, что немцы гораздо ранее французов почувствовали, что существует экономия космополитическая и политическая, и они назвали первую национальной экономией, а вторую полицейской наукой.

      В то время, когда я писал вышеизложенное, мне попалась под руки книга, которая побуждает меня сознаться в том, что я высказался об Адаме Смите гораздо снисходительнее, чем должен был то сделать по своему убеждению. Это вторая часть «Галереи портретов по разговорам и переписке Раэля», изданная Варгагеном фон Энзе. Мне хотелось знать, что здесь сказано об Адаме Мюллере и Фридрихе Гентце, которых я лично знал[24], но я нашел жемчужины совершенно не там, где их искал, а именно в переписке между Раэлем и Александром Марвитцом. Этот образованный молодой человек, готовясь к экзамену, читал и в то же время критиковал Адама Смита. В помещенной здесь выноске читатель увидит, что именно во время своих занятий он писал об Адаме Смите и о его немецкой школе[25]. И этот приговор – приговор, который содержит в двадцати строках все – все решительно, что можно сказать об Адаме Смите и его школе, произнес Марвитц после того, как прочел Адама Смита в первый раз. Он, юноша двадцати четырех лет, окруженный учеными, поклонявшимися, как Богу, Адаму Смиту, он один сильной и верной рукой низвергает и в дребезги разбивает их идола и смеется над глупостью его обожателей. И его, призванного открыть глаза своей родине, всему свету, сбили окончательно глупейшими вопросами на экзамене, окончание которого доставило бы ему столько радости. И он должен был умереть еще прежде, чем успел понять свое призвание. Величайший экономист Германии – единственный мыслящий в известном направлении – должен был умереть на чужбине. Напрасно будете искать его могилу. Раэль был единственной его публикой, и три мимоходом брошенных заметки в его интимных письмах являются единственными его трудами. Однако – что ж я говорю? Разве Марвитцем не были посланы Раэлю целых шесть кругом исписанных листов об Адаме Смите? Может быть они найдутся в оставленных Раэлем бумагах и может быть г. фон Варнгаген не откажется

24

Позже, может быть, представится мне случай дать некоторые объяснения по предмету о замечательных произведениях этих лиц, насколько они касаются немецкой торговой политики. Я знал того и другого лично в бытность мою на венском конгрессе в 1820 г. Мюллер, с которым я часто встречался у покойного герцога Ангальт-Готско-го, находившегося тогда в оппозиции к Пруссии, и который пользовался его доверием. Генц был менее доступен вследствие занимаемой им должности и отношений к Англии; мои неоднократные беседы с ним, хотя и не лишенные интереса, не привели меня, однако, с ним к взаимному соглашению, так как тотчас же после отъезда моего из Вены он начал против меня во «Всеобщей газете» анонимную полемику, которую я поддержал для себя с успехом.

25

См. с. 57. «Все свое знание черпали они из Адама Смита, ограниченного, но в своей ограниченной сфере остроумного человека, которого основные положения они при всяком случае проповедуют, давая им, подобно школьной болтовне, нелепое развитие. Его наука весьма удобна, так как она независимо от всякой идеи, не принимая в соображение различных направлений человеческой жизни, строит “одну общую для всех” – для всех наций и для всех положений “одинаково применимую коммерческую систему”, мудрость которой состоит в том, чтобы “людям предоставлено было делать то, чего они пожелают” Его точка зрения исходит из частного интереса; он не сомневается, что государство должно руководиться иным взглядом высшего порядка, и вследствие того национальная промышленность должна следовать другому направлению, чем то, которое желает тот, кто пользуется наслаждениями вульгарными. Насколько такая мудрость, развиваемая с проницательностью, глубина которой одна может ее одолеть, и при том со знанием и ученостью, должна прельщать наш век, который весь руководится подобной точкой зрения. Я читаю и критикую его. Его книга читается только медленно, так как он ведет нас через лабиринт пустых отвлеченностей среди искусственной путаницы его производительных сил, где следовать за ним оказывается более утомительно, чем трудно».

С. 61. «К моему великому удовольствию я скоро кончу читать Адама Смита, так как, в конце, когда он говорит о делах государственных, войне, суде, просвещении, он оказывается совсем глупым… Я буду говорить о нем подробно, это стоит того, так как наряду с Наполеоном, он ныне в Европе монарх наиболее могущественный». (Буквально верно). – С. 73: «Я нахожусь на шестом листе сочинения Адама Смита и завтра его кончу. Я привезу мой труд в Берлин». – С. 56: «Экономист Краузе копирует Адама Смита, пользуясь самыми пошлыми и самыми наглыми приемами настолько прямо, что дошел до приведения тех же самых примеров; впрочем, когда Адам Смит говорит о суконном фабриканте, то он говорит о шелковом; где Адам Смит говорит: Калькутта и Лондон – он ставит: Транкебар и Копенгаген». (Буквально верно).