Я и Путь in… Как победить добро. Отар Кушанашвили

ни до, ни после я не видел, чтобы красивый человек так красиво воплощал поэтический завет: «Живи на то, что скажешь ты, а не на то, что о тебе сказали».

      В ее жилах бурлила непослушная кавказская кровь и величаво текла русская, и эта смесь делала ее поведение дерзким, но с налетом незадокументированного аристократизма, способного даже обижаться царственно.

      Кавказская кровь брала свое при намеках на пожар, при претензиях на ухаживания: она гордо их отвергала.

      У нее были зеленые глаза, прищуривавшиеся, когда надо было кого-нибудь осадить, она делала это молча, при помощи зеленых глаз.

      В обстоятельствах нещадной мужеской конкуренции, чтоб набрать очки, я первый сравнил ее с картиной Модильяни, за что она дала мне леща, но я сиял весь день: хоть какого-то внимания удостоился!

      Ее папа был офицером Советской армии, расквартированной частью в нашем малом городе, который, видимо, так расчувствовался от проживания в кутаисском эдеме, что (Сама рассказывала), приехав туда угрюмым, заделался первым на моем веку залихватским тамадой, молниеносным балагуром и записным остряком; а ее мама, статная и донельзя сентиментальная грузинка, была классической домохозяйкой и сошлась с идеей, что ее дочь должна стать балериной.

      Худшая вещь, случившаяся со мной, помимо меня самого, – это способность влюбляться до потери сознания. Хотя, с другой стороны, это и лучшая вещь, случившаяся со мной.

      Звали ее Ира Поплавская. Говорила она на грузинском с сильным акцентом, но ее смесь грузинского с русским рождала убийственные перлы, и я до сих пор жалею, что не записывал за ней все ее всплески энергетического безумия, настоянного на сплаве двух языков, скрепленном ее неотразимой улыбкой.

      Она была красива, как те девчонки из кино: челка, взгляд исподлобья – и ты уже без словаря знаешь слово «турбулентность».

      Я считался маменькиным сынком, формально это правда, потому что вечером того дня, когда она отвергла мою симпатию в первый раз, я срывающимся от слез голосом обо всем поведал маме, не зная тогда, что грузину так делать не след.

      У девушек – тех, из них, что лишают нас покоя, – есть свойство делать нас лучше, способствовать тому, чтобы мы стали «adeepman» (глубокий человек).

      На Кавказе, чтобы доказать наличие первичных признаков мужской доблести, ты должен быть нарочито груб с дамочками.

      Я всегда там считался тюфяком.

      Особенно когда взялся носить портфель Иры, превратившись в хроническую мишень для записных остроумцев, после школы я отслеживал (не без злорадства) связавших свои судьбы с заурядными антипрами, чей удел – сносить оскорбления и толстеть.

      Что эти черти могли знать о возвышенном?!

      В ответ на наши скабрезности, объяснявшиеся запутанными отношениями с проснувшимся либидо, она хранила гордое терпенье. Но до поры.

      Когда эта «пора» случалась, она становилась Важной и «искрящейся», ее отповеди были эталонными филиппиками.

      Именно в такие пароксизмы я влюблялся в нее еще пуще, готов был пасть ей в ножки, быть ради нее Махатмой Ганди. Я был сопляком – и да, плоть уже начинала насиловать разум, но в отношении