Девушка в горящей «Родине». Дмитрий Аврорин

даже считать аномальным.

      Настолько тихим.

      Покосившиеся крыши деревянных домов, прогнившие бревна, завалившиеся заборы, сырость. Среди всего этого, где-то в глубине, был один дом, который мог осчастливить жадного человека: в подвале лежала огромная неподъемная цепь из чистого золота, на которую нужно было когда-то потратить пару десятков слитков. Не осталось никаких сведений о том, какой охотник и как догадался, что муза, скованная золотой цепью весом не менее 160 килограмм, теряет все свои силы, но еще более поразительным фактом были сведения, что даже с учетом подобных условий несколько муз за многовековую историю именно так и смогли поймать – на цепь.

      После того, как музу из леса оставили скованной в подвале, Пётр вышел на улицу, впервые за последние две недели закурил и предложил сигарету Ивану.

      Молодой сорокалетний отец отказался.

      – Ты как? – Пётр обратил внимание на то, что у него осталась лишь пара спичек в коробке. – Нормально?

      – Нормально, – Ваня опустил голову.

      Они молча простояли так долго, что Пётр выкурил всю сигарету. За это время Максим и Антон закрыли машину и вошли в дом.

      Кирилл Григорьевич из подвала так и не вышел. Но криков не было.

      Пётр пульнул вперед бычок от сигареты:

      – Я знаю, о чем ты думаешь. Когда мой Дэнчик родился, – мужчина усмехнулся, – только не говори ему, что я его так называю, он за это меня стукнет сильно, – он повторился. – Когда мой Дэнчик родился, я тоже хотел все бросить. И я почти все бросил, но тут дело не только в ребенке было, но и в жене моей.

      – Ты говорил, что она так и не узнала ничего о твоей другой профессии.

      Пётр бросил на него взгляд.

      – А твоя жена в курсе?

      – В таком не признаешься, – Иван пожал плечами.

      – Переосмысление у тебя, – мужчина уже практически смеялся. – Я дам тебе перерыв, занимайся семейными делами. Только вот Килограмм этого не поймет. Меня-то он растил после смерти отца, поэтому у него особо не было выхода, как смириться с тем, что я шлю его к банному Фоме, когда у меня появился свой ребенок. Есть у него какое-то свое понимание семьи, хотя это понимание очень далеко от моего.

      Иван развернулся к лидеру:

      – А если я в это не вернусь?

      – Я был бы рад, – Пётр засунул руки в карманы. – Но мы ведь охотники не только потому, что берем и охотимся.

      – Мы притягиваем все это.

      – Да, – он закивал, затем пожал плечами. – Потому что видеть, значит верить, осознавать, а осознание практически всегда требует действий, а бездействие тоже действие. После смерти жены я столько раз искал какой-то след всего этого, но ничего не нашел. Когда ушел отец, все было проще, я сразу видел виноватого. Должен же быть виноватый. А тут словно никто и не виноват. Это страшнее любых видений. Страшнее потери разума.

      Иван не знал стоит ли ему говорить то, что беспокоит, но решился:

      – Когда этот волк начал меня грызть, то мне стало казаться, что он не меня грызет. Я словно в стороне стоял.

      – Не говори об этом никому, –