Христов братец. Русские духовные стихи, легенды и сказки. Сборник

известные тютчевские строки, написанные в 1855 г.:

      Удрученный ношей крестной,

      Всю тебя, земля родная,

      В рабском виде Царь Небесный

      Исходил, благословляя.

      Но в предшествующей строфе поэт был не прав, подчеркивая только русский характер образа странствующего Христа:

      Не поймет и не заметит

      Гордый взор иноплеменный,

      Что сквозит и тайно светит

      В наготе твоей смиренной.

      Конечно, не только русский взор понял и заметил свет нищеты Христовой, о чем свидетельствует большое количество европейских народных легенд на сюжет испытания Христом-странником человеческих сердец. Афанасьев привел в Предисловии параллельные русским немецкие народные легенды «Христос-странник», «Награда и наказание» и др. В них – то сияние нищеты, о котором Рильке сказал в своем францисканском «Часослове» (1903):

      Denn Armut ist ein grofier Glanz aus Innen…

      (Ведь нищета – великое сиянье изнутри [человека]).

      Ключевой легендой афанасьевского сборника является пасхальный рассказ «Христов Братец», представляющий собой переложение так впечатливших народную душу слов Христа о служении страдающему ближнему («братьям Моим меньшим») как достижении Царствия Небесного и о том, что отказ от этого служения любви ведет в «муку вечную». Легенда начинается пасхальной встречей милостивого сына и немилостивой матери с Христом в образе нищего (сын угощает Его пасхальной трапезой, мать же отказывается с Ним разговляться), а заканчивается тем, что открывшийся сыну Христос показывает уготованное ему в раю место и его мать, мучающуюся в аду.

      В этой легенде Христос, просящий[10] сына обменяться с Ним крестами («Будь ты мне брат крестовый!»), предстает не всемогущим и величественным Царем, Судией, не всесильным Пантократором, а человеком, родным братом – и в этом глубочайший христианский гуманизм народной легенды, богочеловеческий смысл христианства, который так глубоко прочувствовало, пережило народное сердце и приняло его как суть Христова благовестия.

      Важнейшим духовным и творческим источником народные легенды стали для Ф. М. Достоевского. Писатель вспоминал, что еще в детстве, не умея читать, заслушивался проникновенными и благоговейными народными пересказами житий святых из Четьи-Миней[11], над которыми с умилением воздыхал не только простой народ, но даже разбойники в острогах: «…рассказы про “божественное” очень любит русский народ. <…> В этих рассказах, и в рассказах про святые места, заключается для русского народа, так сказать, нечто покаянное и очистительное» (Дневник Писателя, 1877). Рассказы эти для народного сознания – живой и вдохновляющий образец исполнения евангельских заповедей, определяющий этическое поведение народа, который «и сам выделяет из себя великих кающихся “Власов”, идущих с умилением, раздав всё имение свое, на смиренный и великий подвиг правды, работы и нищеты.» (Там же).

      «И

10

Ср.: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (От. 3: 20).

11

Такого народного рассказчика Достоевский вывел в романе «Подросток» (1875) в образе странника Макара Долгорукого, с умилением рассказывавшего Аркадию «легенды из жизни самых древнейших “подвижников”» (в том числе и особенно любимое писателем Житие «великой из великих» – преп. Марии Египетской), в которых наряду с откровенной фантазией «мелькало какое-то удивительное целое, полное народного чувства и всегда умилительное.».