Собрание сочинений. Том 8. Евгений Евтушенко

Мая,

      тихо шляпу потрепанную снимая,

      веком согнутый

                                седенький американец

      одинокую веточку вербы втыкает,

                                                               сморкаясь.

      Эта веточка не превратится

                                             в древко пролетарского флага,

      ибо предано Первое Мая

                                                в Москве

                                                               и Чикаго.

      Нет мятежных поэтов —

                                               лишь клерки из колледжей

                                                                          над стихами.

      Нет пролетариата —

                                        лишь люмпены за станками.

      Растоптали в Америке Первое Мая

                                                  коней полицейских копыта,

      а в Москве оно было в объятиях Сталина нежно убито,

      и уж лучше забыть этот праздник совсем,

                                                            как забыли в Чикаго,

      чем «Да здравствует Первое Мая!»

                                                     писать на воротах Гулага.

      Это Первое Мая само,

                    все в крови – и своей, и чужой – перемазано,

      было главным заложником в Первомайске.

      И прикрывшись,

                                  как шкурой овечьей,

                                                            знаменами Первомая,

      хочет прошлое стать настоящим,

                                                 портреты убийц поднимая…

      А ведь праздник ни в чем не виновен…

                                        Я в детстве, как будто бы пряник,

      по кусочку отламывал

                                           этот любимый мой праздник.

      Но теперь я стою

                                   с этим согнутым веком чикагцем

      над могилою Первого Мая,

                                           пытаясь в надгробья вчитаться.

      Был он идеалистом,

                                       анархо-синдикалистом,

      а теперь он —

                            реликвия с ликом скалистым.

      Держит шляпу вниз дном.

                               Чтоб измерить ее глубину – нету лота.

      Но чего-то он ждет

                                      и надеется все же на что-то.

      И с дерев лепестки

                                      в его шляпу летят виновато,

                                                               светясь розовато, —

      подаяние

                     призраку

                                     красного пролетариата…

1 мая 1996 года

      Тринадцать

      Поэма

      Любит,