Собрание сочинений. Том 8. Евгений Евтушенко

      На смерть Левитанского

      Ну что же, пора диссидентствовать снова

      все с тем же зажравшимся быдлом в борьбе.

      Нам нехотя дали свободочку слова,

      свободу не слушать оставив себе.

      И это убило поэта-солдата,

      носившего в сердце другую войну,

      когда не читавшие «Хаджи Мурата»

      в кавказскую пропасть швырнули страну.

      Безденежный, но бескорыстный отважно,

      и кровь, как солдат, принимавший всерьез,

      не куплен госпремией, встал он однажды

      и предупрежденье войне произнес.

      Но вся государственная обслуга

      поэту надменно внимала едва,

      а царь, да не батюшка, слушал вполслуха,

      и в лоб его не проникали слова.

      И, трудно взойдя на предсмертную сопку,

      поэт – всей плеяды погибших посол,

      презревший предвыборную тусовку,

      сам сделал свой выбор – не выбрал позор.

      Поэзия – слышимость каждого стона.

      Поэзия – чувство безвинной вины.

      Что, царь, да не батюшка, видишь ли с трона

      еще одну жертву Чеченской войны?

28 января 1996

      Детство Пушкина

      А у Пушкина не было детства совсем,

      будто он посрывал от обиды со стен

      все портреты – и матери, и отца,

      не оставив родительского лица.

      Но зато сохранил он Лицея лицо,

      будто юности праздничное крыльцо,

      на котором толпа и друзей и стихов,

      и детей любопытства – веселых грехов.

      Повезло ему, что легкомысленным слыл,

      а по чести сказать, и немножечко был,

      и до пули растягивал, чуя ее,

      запоздалое зрелое детство свое.

      Потому и немыслим он как старичок,

      всех миров новичок, всех столетий сверчок,

      и все то, что недодано в детстве ему,

      он еще добирает. И быть по сему.

Самолет Нью-Йорк – Сан-Хосе, 23 февраля 1996

      Тропинка философов

      Как ловкий мошенник,

                               пытается смыться Двадцатый наш век.

      Он слямзил у нас горизонт.

                                            Он философов нам не оставил.

      Но Хайдельберг стал

                                   исключеньем счастливым из правил.

      Никто не посмел заасфальтить

                                                          тебя, Philosophenweg[1].

      По Старому Мосту

                                     пройти вдоль Хиршгассе к холмам,

      где Гельдерлин бродит,

                                             обнявшийся с Пастернаком,

      а Гитлер со Сталиным —

                                           чьим-то презрительным знаком

      сюда не допущены,

                                      будто убийцы во храм.

      Дороги России засыпал

                                             до-русский,

                                                                 до-скифский

                                                                                   до-снег.

      О

1

Тропинка философов (нем.).