Ручьём серебряным к Байкалу. Александр Сергеевич Донских

мою Любовь? – спросил согнутый, с заломленным за спину руками Лев, отыскав глазами «качка». – Не подавился? Понравилось?

      Неужели вот это и есть то главное, наросшее коростой, что хотел сказать, швырнуть в качка и толпу Лев? Может быть, и вовсе не надо было ничего говорить – кому слушать, кому понять, что его любовь – жизнь и смерть его одновременно?

      – Чаво, чаво? – зачем-то коверкал качок слово, злорадно и брезгливо осклабляясь, но голос его растекался кисельными слезами. – Твою – чаво? Твою, вякнул ты, любовь? Какую ещё, мать твою, любовь? Отвечай! Ты что, слащавая гнида, пускаешь слюни вон по той мозглявой девке? Да она шалава копеечная, а ты мне загнул – «любовь»! Ты что, вот из-за неё меня изнахратил? Из-за неё?! Отвечай, падла! Молчишь? Что ж, теперь твой черёд отведать мою любовь. Любовь, мать её, морковь! Сразу подвалю тебе по пуду, а то и по два. Мне не жалко, я щедрый, в отличие от тебя. Получай, получай!

      И он исподнизу саданул Льва по лицу, следом – коленом в скулу, кулаком по затылку; лютуя, – сызнова коленом, кулаком.

      Выволокли Льва из ресторана. Выпотрошили карманы, содрали пиджак, туфли; брюки оставили – на коленке уже лохматилось тряпьё. Затащили за угол и ещё били. Он попытался бежать, но запнулся. Настигали – колотили куда приходилось. Люба отчаянно наскакивала, цеплялась, голосила. Отшвырнули на колючие ветки кустов; застряла там, заскулила. Качок сгрёб Льва за волосы, нещадно заломил голову набок назад:

      – Ну, скажешь, за что ты меня едва не замочил? Отвечай, падла! За девку? Да? Да?! Она, разуй шары, дешёвка, а ты вякаешь – «любовь»? Если так – баран ты, а не мужик!

      Лев уже не мог ответить, валился на спину, но, кажется, усмехался окровенённым, с затёкшими глазами лицом. А качок сатанел, кулаком лупцевал по голове, – выглядело, что в такт своим словам:

      – Неужели – за бабу? Неужели? Никогда, никогда не поверю! Они все продажные. У меня таких до зарезу!

      Снова скопом – кулаками, пинками, подскакивая, резвясь. Всё: Лев упал, скорчился, угас.

      – Будя, мужики! Мочить не надо, – важно распорядился качок, обтирая платком своё расквашенное, потное, в петрушке и укропчике лицо. – Деньги забрали? Часы – сдёрнуть.

      Ещё по разу-другому пнули и ушли восвояси. Из кустов подползла на четвереньках Любовь:

      – Живой?

      – Живы будем – не помрём, – хрипнул Лев.

      – Ой, ну, ты шалый и дурной! Не встречала я ещё таких.

      Затянула его на лавку. Он помогал и – усмехался.

      – Над кем смеёшься?

      – Над собой.

      – Правильно.

      Спросил неожиданно и чётко:

      – Ты где живёшь? Пошли – провожу.

      – Да тебя самого надо провожать. А лучше – на носилках тащить. Провожальщик выискался! Ты чё, приревновал меня? – смущённо улыбнулась она, пытливо заглядывая снизу в его глаза.

      – Хуже, – с неясной насмешливостью ответил он и не стал объясняться.

      – Я же просто злила тебя. Не понимаешь, дурачок?

      – Понимаю, понимаю, – насупился он и, вставая, сдавленно