Собрание сочинений. Том 3. Евгений Евтушенко

Куба

      Ирпень

      Я так много когда-то тебе обещал,

      ну а дать ничего не могу —

                                                обнищал.

      Обещал тебе нас в синеве и листве,

      на зеленой листве,

                                   голова к голове,

      и по вишне прохладной за каждой щекой,

      и томительно пахнущий сеном покой.

      Мы хотели в Ирпень,

                                       в полудрему и лень,

      где, наверное, есть тот обрыв или пень,

      на котором писал под левкои и лес,

      убегая сюда,

                         гениальный беглец…

      Но сегодня нельзя убежать никуда

      от стыда за историю,

                                      как от суда.

      Льют по-лютому ливни,

                                           безжалостно льют,

      размывая надежды на мир и уют

      для тебя и меня,

                               в синеве и листве,

      на зеленой траве,

                                 голова к голове…

      Лакировщики борщ поглощают,

                                                        урча.

      Видный критик подходит —

                                                  он мне до плеча.

      Но он все-таки треплет меня по плечу:

      «Вот сейчас вы такой, как давно я хочу.

      Не попались на удочку лестной молвы,

      и к гражданской тематике вырвались вы…»

      Я в глазах твоих вижу презренье и стыд.

      Похвалою его

                           для тебя я убит.

      Ты не верь —

                          я не тот,

                                      я не тот,

                                                  я не тот!

      Просто весь я раздроблен,

                                               как в паводок плот.

      Этот критик – он врет.

                                          Ты не слушай вранья!

      Мои щепки ему по душе,

                                             а не я!

      Ну а ты говоришь:

                                  «Нет,

                                          ты именно тот.

      Ты не плот, а эпохой взлелеянный плод.

      Ты – любимчик эпохи,

                                          примерный сынок…» —

      и прекрасный твой взгляд нестерпимо жесток.

      Говоришь ты —

                              эпоха мне кровная мать.

      Разве мать, она может калечить,

                                                        ломать?

      Как коня, хомутали меня хомутом.

      Меня били кнутом,

                                    усмехаясь притом.

      А сегодня мне пряники щедро дают.

      Каждый пряник такой

                                         для меня, словно кнут…

      Что – я этой эпохи лелеемый сын?

      Оцепляется проволокой Берлин,

      и в ООН по пюпитру чуть-чуть под хмельком

      обнаглевший хозяйственник бьет башмаком.

      Погляди