Алый Первоцвет. Эмма Орци

она оставила. И она задержалась у входа в харчевню, сквозь празднично освещенные окна которой доносились звуки смеха, крики: «Салли! Пива!» Стук пивных кружек, клацанье костей – все это перемешивалось с глупым и безотрадным смехом сэра Перси. Шовелен стоял рядом с ней, его проницательные водянистые глаза не отрывались от ее хорошенького лица, нежного и детского в мягком освещении летнего английского вечера.

      – Вы удивляете меня, гражданка, – сказал он, беря понюшку табаку.

      – Неужели? – ответила она весело. – Но, маленький мой Шовелен, вы так проницательны. Я думала, вы давно уже догадались, что атмосфера, состоящая из туманов и добродетелей, существует не для Маргариты Сен-Жюст.

      – Дорогая моя, разве одно не лучше другого? – спросил он с насмешливым удивлением.

      – Одно стоит другого. И даже хуже, – сказала она.

      – Странно. А мне всегда казалось, что для хорошенькой женщины жизнь в Англии особенно привлекательна.

      – Да, мне тоже, – вздохнула она и добавила задумчиво: – Хорошенькой женщине позволено здесь хорошо проводить время с тех пор, как все приятное запрещено. Все, все, что они делали ежедневно.

      – В самом деле?

      – Вам трудно в это поверить, мой маленький Шове-лен, – серьезно сказала Маргарита. – Но частенько бывает, что целыми днями, целыми днями ничто не прельщает меня.

      – А стоит ли удивляться тому, что умнейшая женщина Европы страдает от скуки? – галантно ответил Шовелен.

      Она рассмеялась мелодичным детским смехом.

      – И эта скука должна быть такой превосходной дрянью, иначе я вряд ли была бы рада встретить вас, – сказала она игриво.

      – И это тогда, когда не прошло и года после заключения столь романтической партии.

      – Да… года после заключения романтической партии… В этом-то вся и трудность.

      – А, это идиллическая глупость, – откровенно саркастически сказал Шовелен. – Зачем жалеть о прошедших днях?

      – Идиллические глупости недолговечны, мой маленький Шовелен… Они налетают на нас, как корь, и столь же просто вылечиваются.

      Шовелен взял еще одну понюшку табака. По-видимому, он был очень привержен этой пагубной привычке, так распространенной в те дни. Или же просто пытался скрыть свой быстрый и проницательный взгляд, проникавший в души тех, с кем ему приходилось общаться.

      – А стоит ли удивляться тому, что живейший ум в Европе страдает от скуки, – повторил он так же галантно.

      – Я пребываю в надежде, мой маленький Шовелен, что у вас есть лекарство от моей болезни.

      – Как я могу рассчитывать на успех там, где сам сэр Перси потерпел неудачу?

      – Давайте не будем касаться сэра Перси в наших разговорах, мой дорогой друг, – сказала она колко.

      Шовелен, словно вспугнутая лисица, скользнул глазами по Маргарите.

      – У меня имеется наилучшее лекарство, способное излечить самую страшную скуку, и я буду счастлив вам его предоставить, но…

      – Но что?

      – Лекарство, которое я предлагаю вам, леди,