Измена. Меган Хорхенсен

встречались и раньше, хотя и не в отношении Лансера.

      Но Виктор знает, что раз я спросил, значит играть не надо. У нас традиция – друг другу не врать. И задавать вопросы только тогда, когда в ответ нужна правда.

      – Ты давно понял?

      Замечаю две вещи: во-первых, Виктор перешёл с английского на испанский. Несомненно, чтобы подчеркнуть обращение на «ты» и именно в единственном числе – он не сомневается, что кроме меня, никто ничего не знает. Во-вторых, Виктор вдруг становится как-то более спокойным, как будто гора упала с плеч. Почему? Почему моё знание вдруг вызывает такое облегчение? Почему буквально за секунду этот человек как-будто скидывает ношу, которую носил всю жизнь?

      – А ведь тебе, Вадим, дюжина лет понадобилась, чтобы добраться до правды.

      – Меньше. Гораздо меньше. Но не хотел взрывать бомбу, которую не я закладывал.

      – Может быть, просто выжидал удобный момент?

      – Может быть. Только я не Герострат, чтобы переворачивать мир ради славы.

      – Брось… Сколько раз уже мир переворачивали. Рухнет правительство, посудачат газеты, упадут акции… Как там твой Глеб говорил? Лишний раз миру перевернуться только полезно?

      – Виктор, перестань. Мы оба прекрасно понимаем, что станет с мировым порядком, если правда вылезет наружу.

      – Ты уже заголовками передовиц вещаешь. Как в вашей песне: «Эту правду не задушишь, не убьешь»?

      – Это не наша песня, её в Союз Ив Монтан привёз.

      – Какая разница. Пели-то вы.

      – Придумали-то французы.

      – Ну, даже если мировой порядок рухнет, не французы займут верхнюю ступеньку…

      – Не французы.

      И не мы. Арабы? Китайцы? Бразильцы? Зачем гадать. Я молчал, потому что не хотел потрясений.

      – Вадим, Вадим…

      А теперь ты внезапно осознал, что молчание – это преступление.

      – Виктор, Виктор, не говори красиво… Я же задал вопрос: «Давно он умер? И как?»

      Опять молчание. С дымящейся сигаретой. Точно такое же, как молчание многолетней давности. Только тогда, в беседе на эту же тему, делал длинные паузы и курил полковник Голиков, а сегодня – Виктор Фуэнтес, американец, сотрудник ЦРУ, мой напарник.

      В 1991 Глеб чувствовал странности, но воспринимал ситуацию, как обычное рабочее задание: Надо подготовить для передачи американцам досье с материалами по убийству их президента. В качестве жеста доброй воли. Для налаживания отношений. Для зарабатывания очков в большой политике. Собрать досье по крупицам из кучи архивов – военных, партийных, гэбистских, газетных. Из разных регионов, уровней, отраслей. Порыться в хрупких страницах. Отбросить хлам, придать материалу солидности, весомости и значимости, если таковых изначально не окажется. Создать цельную картину, чтобы старый-новый враг-союзник увидел, какими мы стали хорошими и с какой готовностью готовы его порадовать.

      Почувствовав странности, Глеб Сергеевич поставил на дело меня. В классических пьесах иногда присутствует молчаливый лакей, споро и незаметно подающий завтрак главному персонажу. Меня