Проделки куриного бога. Анна Яковлева

до синевы скулы, аккуратно постриженные усы и губы, о которых она почему-то знала точно, что они окаянные.

      Пришлось признать, что ее нравственность оказалась на поверку не такой уж незыблемой. А, может, ее, нравственности, вовсе не существовало? Может, это был все тот же эффект Недобитюха, который она принимала за нравственность?

      Неприятно удивленная открытием, Михася впала в задумчивость, и публицист решил ей помочь:

      – Про верную жену, единственный брак и смысл жизни – это правда?

      Поезд нес Михалину в Варшаву, она сидела в вагоне-ресторане, ее попутчиком был публицист-журналист-краевед и просто красавец, в крови бродило рубиновое Мысхако … Назовите хотя бы одного человека, кто бы в таких обстоятельствах сказал о себе правду? Не считая Мюнхгаузена.

      Вот и она…

      Михалине неудержимо захотелось ответить Чарнецкому, что она тоже третий раз замужем, или что она нимфоманка. Или что ее любовнику тридцать лет. А еще лучше – двадцать.

      Не удивительно, что она сама не поняла, как в одно мгновение упразднила двадцатилетний брак и разделалась с Недобитюхом:

      – Я разведена. У меня был друг, но мы расстались недавно.

      – Давно развелись?– Чарнецкий скосил глаз на безымянный палец правой руки собеседницы. Кольца на нем не было! Ха! Она же католичка!

      Чувствуя преступную безнаказанность, Михася продолжала с упоением:

      – Да, давно! Привыкла, знаете, жить одна. Сама себе хозяйка. С кем захотела, с тем встретилась, не захотела – простилась. Не люблю обязательств.

      Это уже были не просто метаморфозы – это попахивало деформацией личности. Из добропорядочной матери семейства Михалина Трацевская стремительно превращалась в лгунью и искательницу приключений.

      Так, дорогая, тебе достаточно. Михася с опаской отставила рубиновый бокал.

      К чести Михалины, состояние опьянения ей никогда не нравилось. Тут они с Митяем опять кардинально расходились во взглядах. Он искренне недоумевал: «А зачем тогда вообще пить?».

      Состав в этот момент сильно дернулся, вагон-ресторан тряхнуло, посуда угрожающе звякнула.

      Михася придержала бокал с вином и не заметила, как оказалась зажатой между Чарнецким и ножкой столика. В считанные секунды все ее мысли и все чувства сосредоточились на ноге, к которой прижималось мужское бедро.

      Борис не торопился отодвинуться. Смущению Михалины не было предела.

      Она подняла глаза и поняла, что поезд несет ее не в Варшаву – нет. Поезд несет ее прямиком в геенну огненную.

      Свиета Мария!

      Куда делось ее хваленое, сладостное бесстрастие, которым она втайне гордилась?

      Чувствуя себя совершенно беспомощной перед мошенником, который ловко прикидывается журналистом, Михася ждала Катьку, как ангела-хранителя.

      – Вы совсем не искушены,– завершил наблюдение публицист.

      – А вы развращены женским вниманием,– огрызнулась она.

      – Это же классика: мужчина должен быть развращенным, а женщина – неискушенной.

      – Все хорошо в меру. И даже в классике вариантов