Неразменный рубль: Повести и рассказы. Николай Лесков

берут.

      – Да, разумеется, и не возьмут.

      Овцебык посмотрел на Челновского своим пристальным взглядом и тем же ровным тоном спросил:

      – Почему же это и не возьмут?

      – Потому, что с ветру пришлого человека, без рекомендации, не берут в дом.

      – Я аттестат показывал.

      – А в нем написано: «поведения довольно изрядного»?

      – Ну так что ж? Я, брат, скажу тебе, что это все не оттого, а оттого что…

      – Ты – Овцебык, – подсказал Челновский.

      – Да, Овцебык, пожалуй.

      – Что ж ты теперь думаешь делать?

      – Думаю вот еще трубочку покурить, – отвечал Василий Петрович, вставая и снова принимаясь за свой чубучок.

      – Да кури здесь.

      – Не надо.

      – Кури: ведь окно открыто.

      – Не надо.

      – Да что тебе, первый раз, что ли, курить у меня свой дюбек?

      – Им будет неприятно, – сказал Овцебык, показывая на меня.

      – Пожалуйста, курите, Василий Петрович; я – человек привыкший; для меня ни один дюбек ничего не значит.

      – Да ведь у меня тот дубек, от которого черт убег, – отвечал Овцебык, налегая на букву у в слове дубек, и в его добрых глазах опять мелькнула его симпатическая улыбка.

      – Ну, а я не убегу.

      – Значит, вы сильней черта.

      – На этот случай.

      – Он о силе черта имеет самое высокое мнение, – сказал Челновский.

      – Одна баба, брат, только злей черта.

      Василий Петрович напихал махоркою свою трубочку и, выпустив из рта тоненькую струйку едкого дыма, осадил пальцем горящий табак и сказал:

      – Задачки стану переписывать.

      – Какие задачки? – спросил Челновский, приставляя ладонь к своему уху.

      – Задачки, задачки семинарские стану, мол, пока переписывать. Ну, тетрадки ученические, не понимаешь, что ли? – пояснил он.

      – Понимаю теперь. Плохая, брат, работа.

      – Все равно.

      – Два целковых в месяц как раз заработаешь.

      – Это мне все едино.

      – Ну, а дальше что?

      – Кондиции мне отыщи.

      – Опять в деревню?

      – В деревню лучше.

      – И опять через неделю уйдешь. Ты знаешь, что он сделал прошлой весной, – сказал, обращаясь ко мне, Челновский. – Поставил я его на место, сто двадцать рублей в год платы, на всем готовом, с тем чтобы он приготовил ко второму классу гимназии одного мальчика. Справили ему все, что нужно, снарядили доброго молодца. Ну, думаю, на месте наш Овцебык! А он через месяц опять перед нами как вырос. Еще за свою науку и белье там оставил.

      – Ну так что же, если нельзя было иначе, – сказал, нахмурясь, Овцебык и встал со стула.

      – А спроси его, отчего нельзя? – сказал Челновский, снова обращаясь ко мне. – Оттого, что за волосенки пощипать мальчишку не позволили.

      – Еще соври! – пробормотал Овцебык.

      – Ну, а как же было?

      – Так было, что иначе нельзя было.

      Овцебык остановился передо мною и, подумав с минутку, сказал:

      – Вовсе особое