Бриллиант «Dreamboat». Сергей Анатольевич Петушков

однако получилось наоборот. Теперь кроме фамилии Нежданов Настя и Жорж искали упоминания и о четверых прочих из списка. Но фортуна отвернулась от юных изыскателей: кропотливая работа оказалась бесполезной и больше они не нашли ничего. Отложив последнюю бумажку, прапорщик сочувственно и слегка смущённо развел руками.

      – Увы, сама видишь, больше ничего. Но отец Василий – это след реальный, можем поговорить с ним. Я провожу, сама не найдёшь. – Он говорил как о чем-то решённом, не спрашивая мнения Насти.

      – Пётр Петрович позволит тебе отлучиться? Не хочется, чтобы из-за меня у тебя возникли неприятности по службе.

      Как ни желал Жорж показать свою исключительную важность и независимость, но благоразумие всё же взяло верх. Подполковник Никольский многозначительно улыбнулся:

      – Ну что ж, съездите, развейтесь. Отец Василий мой хороший знакомый, передавайте нижайший поклон. Очень надеюсь, что ваш визит не будет напрасным, – Пётр Петрович с изящным достоинством вытянул свои великолепные часы, щёлкнул крышкой и, слушая с наслаждением «Боже, царя храни», бросил изучающий взгляд на циферблат. – Времени уже преизрядно, на сегодня, господин прапорщик, свободны, завтра утром прошу ко мне с отчётом. И Вас тоже, Настенька. Если отца дьякона в храме не застанете, прогуляйтесь к нему домой, он на Баскаковой улице проживает.

      Глава 5

      Бывший чиновник сыскной полиции, бывший инспектор уголовно-розыскной милиции, бывший лучший сыщик Новоелизаветинска, а то и всего уезда, а ныне человек без определённых занятий, без пяти минут арестант и большевистский агент, Кузьма Петрович Самойлов, безукоризненно, волосок к волоску, причёсанный, в халате ультрамариново-мятого сукна поверх белоснежной, хоть и изрядно застиранной сорочки важно и самодовольно, как монах с картины Василия Григорьевича Перова «Чаепитие в Мытищах», глубоко откинувшись назад на хлипком деревянном стуле, пил жидкий морковный чай из блюдечка, закусывая каменной твёрдости сухарями и прелой картошкой, печёной «в мундире». Блюдце держал картинно-самодовольно, тремя пальцами, далеко отставив в сторону мизинец. Широко растягивая щёки, дул на поверхность и с шумом прихлёбывал, прикрыв от удовольствия глаза. Правда, Северианову это удовольствие всё же показалось напускным, ибо назвать чаем плескавшуюся в блюдце бурду можно было разве что в насмешку. Сделав очередной сладкий глоток, гроза налётчиков и душегубов с оскорбительной вежливостью посмотрел на Северианова и безнадёжно-печально спросил:

      – Прикажете собираться?

      – Не нужно, – сказал Северианов. – Можем поговорить и здесь, не отвлекая Вас от трапезы.

      – И какова же будет тема нашей беседы, позвольте осведомиться? С каким заданием я оставлен в красном подполье? Где скрывается мой бывший начальник Панкрат Ильич Фролов? Почему я изволил служить у большевиков? Не стесняйтесь, молодой человек.

      Северианов снял фуражку, присел на такую же хлипкую, как стул, табуретку, годившуюся стулу