Одна ночь в Венеции. Валерия Вербинина

баронесса Корф так и не стала. Да и не стремилась стать. Она приобретала то, что ей нравилось, полагаясь только на свой вкус, который, надо сказать, был чрезвычайно прихотлив, потому что ее одинаково пленяли фантазии Босха и Арчимбольдо, грезы Боттичелли и изящные портреты Виже-Лебрен и Натье. Амалия высоко ставила импрессионистов, но была совершенно равнодушна к авангардистским изысканиям, а из современников более всего ценила Ренуара, который уже несколько раз рисовал ее портреты раньше и которому она собиралась позировать вновь.

      – Что за Рафаэль? – заинтересовался Михаил.

      – Ничего особенного, – отмахнулась баронесса, – портрет пары итальянских кардиналов с разбойничьими физиономиями. Вид у них такой, будто это простолюдины, которые недавно ограбили настоящих кардиналов и обрядились в их одежду.

      Александр, услышав слова матери, фыркнул.

      – Честное слово, – добавила хозяйка дома, – им только кинжалов за поясом не хватает.

      – Тогда, по-моему, как раз такими кардиналы и были, – заметил Михаил. – Вспомни хотя бы Чезаре Борджиа.

      – Вам смешно, а каково мне будет каждый день смотреть на этих уголовников? – проворчала Амалия. – Так что я решила, что обойдусь без Рафаэля.

      – Правильно, – тотчас же одобрила мать, – лучше купи еще одного Боттичелли.

      – У Боттичелли все женщины на одно лицо, – высказал свое мнение Михаил.

      – А мужчины? – подал голос Александр.

      – Мужчины ему вообще не удавались. Да и его «Весна» мне не нравится.

      – С «Весной» сложно, – согласилась Амалия. – Потому что на самом деле это не одна картина, а пять.

      – Ты думаешь? – тотчас же заинтересовалась Аделаида Станиславовна.

      – Конечно. Меркурий с левой стороны – одна картина. Три грации – отдельная. Флора – третья. Зефир и нимфа – четвертая. А есть еще таинственная фигура беременной рыжей красавицы в красной мантии, которую почему-то называют Венерой. Она стоит в центре, но удалена от зрителя, и это уже пятая картина. Я думаю, – добавила Амалия, – кто-то очень торопил Боттичелли с работой, и композиция развалилась. Если рассматривать «Весну» как пять отдельных картин, все прекрасно, но когда пытаешься оценить ее как единое целое, взгляд теряется в многообразии фигур.

      – Я слышал, ты собираешься заказать свой портрет, – сказал Михаил. – Это правда?

      – Да, у Ренуара.

      От Амалии не укрылось, что сын слегка поморщился при упоминании этого имени.

      – А почему не у какого-нибудь приличного художника? – проворчал сын. – Он уже три раза тебя рисовал… и хоть бы один портрет он закончил.

      – Что тебе не нравится в его портретах?

      – Все, – честно ответил Михаил. – И ты почему-то всегда у него рыжая… На мой взгляд, Ренуар вообще не умеет рисовать.

      – О! – вырвалось у Аделаиды Станиславовны.

      – Я живу среди ретроградов, – вздохнула Амалия. – До чего же вы суровы, ваше благородие… Дядя