Стеклянный ангел. Зухра Сидикова

меня гнать собираешься? На допрос что ли? Ты учти, служивый, я и под пытками свою вину не признаю.

      – Пошуткуй мне еще, пошуткуй. Вот сейчас составлю протокол, что хулиганишь, служебное помещение освобождать не желаешь. Так еще на пятнадцать суток задержишься.

      – Да ладно тебе, гражданин начальник, я ведь так – развеселить хотел, а то сидишь здесь, скучаешь.

      – Иди, иди, не разговаривай!

      – Куда идти-то? В Сизо что ли меня?

      – Какое еще Сизо? Сизо ему… Выматывайся, давай, пока не огреб по полной! Звонили тут нашему начальству, велели тебя освободить. Шуруй, давай, пока не передумали.

      – Фотоаппарат мой верните, будьте добры.

      – Какой еще фотоаппарат?

      – Тот, что забрали, когда меня скрутили.

      – Не знаю я ни про какой фотоаппарат, проваливай, давай.

      – Я отсюда не уйду без своего фотоаппарата, и не настаивайте. Дайте мне бумагу и перо, я буду писать ноту протеста. Да, – Миша ощупал карманы, – и телефона нет. Дайте мне две бумаги и два пера, я буду писать две ноты протеста.

      – Локотков, Локотков! – зычно позвал выведенный из себя представитель закона.

      – А! – отозвался кто-то в коридоре.

      – Вышвырни этого шутника на улицу, только смотри не угробь, а то перед начальством придется отвечать.

      За Мишиной спиной с оглушительным шумом захлопнулась дверь полицейского участка, куда привезли его сразу после драки в больнице.

      Подрались они основательно, успели подправить друг другу лица, неизвестно чем бы закончилось это побоище, но тут подоспел полицейский наряд, вызванный пожилым дядечкой-доктором, который все бегал вокруг них, тыкал им в спины своей палкой с крупным таким набалдашником, – довольно чувствительно получалось, – и верещал интеллигентным, поставленным на начальственной работе голосом, звонко так с перекатами: «Прекр-р-р-ратить, а ну пр-р-ре-кратить!

      Но драчуны, дорвавшиеся за несколько лет взаимной ненависти до реального выяснения отношений, не прекращали, пока их не растащили в разные стороны бравые полицейские: Мишу в участок, а Сенина, по всей видимости, в отчий дом.

      «Вот тебе еще одна несправедливость, – думал Миша, обходя заледеневшие лужи на асфальте, – нет, чтобы наоборот: отморозка этого в участок, и надолго, лет так на десять, а меня домой, к маме, которая волнуется сейчас, наверное… очень волнуется». Он соображал, как добраться до дома. Автобусы уже не ходят, это факт, двенадцатый час ночи. На такси, – он похлопал себя по карманам, – не наскрести.

      И тут со спины его осветили фары. Скользнули по стене тени, и, вихляя, убежали прочь, куда-то за подворотню, в черноту ночи.

      Два бугая схватили Мишу за руки, потащили к машине.

      – Эй, вы чего? – закричал Миша, но тут его скрутили и втолкнули в открытую дверь.

      Бугаи сели по бокам, и теперь вблизи Миша узнал в одном из них бульдога-охранника, того, что наддавал ему у здания суда.

      «Понятно, – подумал Миша, – к Сенину