Жизнь. Кино. Виталий Мельников

снова никто не откликнулся, только истошно трещали сороки. Они так всегда предупреждают о появлении чужаков.

      – Откройте! Мы из района! – потребовал Федор.

      Что-то шевельнулось, хрустнуло и в щели между бревнами блеснул чей-то глаз.

      – Мы от властей! – настаивал Федор. Калитка отворилась, и перед нами предстал огромный седобородый старик в холщовой самотканой рубахе и штанах. В руке он держал топор. Старик долго разглядывал нас, и взгляд его остановился на Федоре.

      – Это ты власть? – спросил старик.

      – Ну, я, – подтвердил Федор.

      – А рука твоя где? – усмехнулся старик.

      Федор не стал отвечать про руку, как тогда в Цынга-лах, и промолчал.

      – Всякая власть от дьявола! – поучительно сказал старик. – Дьявол дал – дьявол взял!

      – Нельзя же так, товарищ! – возмутилась Ольга. – Мы – агитбригада. Кино вам хотели показать, а потом я вам спою.

      Старик на Ольгу даже не взглянул.

      – Ты же знаешь, начальник, что кина вашего мы не глядим. Если приказано казать, то вон сарай. Туда идите!

      Мы пришли в сарай, предназначенный для молотьбы. Пустой сарай, твердый, глинобитный пол, в углу составлены лавки.

      – Вот здесь они и собираются, и поют про свое, – обьяснил Федор.

      Мы повесили на стену экран, расставили лавки и стали ждать. Никто не появлялся, только по-прежнему трещали сороки. Борька потел в самодельной немецкой форме, и у него расплылись рисованные усы.

      – Ой! Мы же афиши не расклеили! – спохватилась Ольга.

      Тогда мы с Борькой прилепили две афиши – одну на калитку старика, а другую у колодца. И снова стали ждать. В соломе возились мыши. Хотелось есть и пить. В дверях сарая возникла девчонка-подросток, в такой же холщовой рубахе, белом платке и лапоточках. Она поставила у наших ног деревянное долбленое корытце с горячими картошками.

      – Ешьте, – сказала девчонка, повернулась и ушла.

      Федор задумчиво поглядел на корытце.

      – А ведь в этом корыте, – сказал Федор, – они картохи мнут для поросят.

      Опять возникла девчонка, но уже с крынкой кислого молока.

      – И пейте, – добавила она и ушла.

      Так до вечера никто и не явился. Плыть дальше, на ночь глядя, нам было не с руки. Проситься здесь на ночевку – бесполезно. Хотели было переночевать в сарае, но женщины забоялись мышей.

      И мы решили, из гордости, расположиться на ночлег прямо перед домом зловредного старика. Развели костер и просидели у огня до утра. За всю ночь никто к нам не подошел и даже не выглянул.

      – Куда же они всех собак-то подевали? – удивлялся Федор.

      Утром, когда мы грузились обратно в лодку, Федор обратился к безлюдному поселку Урманному.

      – Ну, уж нет, – сказал он, – не буду я пол-России к вам, молоканам, отправлять на перевоспитание!

      Впереди по курсу нас ожидало большое село Реполово. Много домов, пристань, лесопилка и красивая церковь без креста. В ней нас и поместили. Церковь здесь превратили в клуб. На месте царских врат соорудили