Вороньи игры. Саша Канес

Клычов будет представлен к государственной награде за высокий профессионализм и личное мужество».

      Восторг! Я не могла не дослушать эту душераздирающую историю до конца. Потом продолжила поиск, но, добравшись наконец до «Эха Москвы», сразу наткнулась на «особое мнение» господина Проханова. С раздражением выключила радио – ну не блевать же, в конце концов, розовым брютом, не успев даже подняться в воздух.

      В салон вошли люди: несколько пятидесяти-шестидесятилетних мужчин в дорогих костюмах и не менее дорогих очках. Глядя на них, можно было предположить, что они если и не братья, то, по крайней мере, выходцы из одного роддома. Одетые в одинаковых бутиках, они, похоже, заказывали очки в одном салоне оптики и посещали одного и того же дантиста. Дама, если не считать меня, была только одна, чрезвычайно респектабельная, одетая с безупречным вкусом. Национальную принадлежность ее на взгляд я определить не могла.

      Все мужчины – пассажиры первого класса выглядели чинными, важными и преисполненными собственной значимости. Их прямо-таки распирало от гордости за самих себя и за те великие дела, которые каждый из них, по его мнению, вершил.

      Что же касается дамы, то сразу было видно, что она в сто раз умнее всех этих джентльменов, вместе взятых. Ей не требовались очки, ее зубы наверняка не встречались с дантистом, а потрясающий профиль, идеальная фигура и безукоризненная осанка производили впечатление гордой неприступности. Я не знаю, где был пошит ее роскошный брючный костюм, но понимала, что в данном случае это неважно. Его хозяйка была столь великолепна, что, даже если бы она сидела голой или, наоборот, в рубище, ничего бы не изменилось. Просто окружающие поняли бы, что так теперь нужно выглядеть и одеваться. Но меня ее облик определенно насторожил. Черты ее показались мне знакомыми. Я вспомнила холеную арабку в хиджабе, сидевшую в бизнес-зале Шереметьева. Сейчас на ней не было никакого хиджаба, и я даже не была уверена, что слово «арабка» ей подходило. Внимательный жесткий взгляд скользнул по моему лицу. Я поняла, что сама она меня не узнала, не видела никогда или не помнила. В этом я вряд ли могла ошибиться.

      Посадка на рейс почти закончилась, когда у входа послышались нечленораздельные крики и громкие сердитые возгласы. Одна из стюардесс помчалась по лестнице вниз и спустя минуту вернулась в сопровождении всклокоченного человека, наряженного в национальные эфиопские одежды и сандалеты. В руках человек сжимал воняющий козлятиной барабан.

      – Вы не можете лишить меня копья! – кричал он на ужасном английском, в котором улавливался знакомый всему миру тяжелый русский акцент. – Оно без наконечника. Оно не острое! Я всю дорогу с ним! Его даже на досмотре не отбирали!

      Тем временем стюардесса уловила дух, исходящий от барабана, и, скорчив брезгливую мину, ухватилась за него:

      – Зачем вы схватились за мой барабан? Это подарок! Ну, объясните мне, какие проблемы барабан