Мединститут. Дмитрий Борисович Соколов

извлекать из недолгого общения с нею максимум возможного удовольствия. Ни на что большее она, кажется, не претендовала. Антону тогда ни разу не пришла в голову мысль сводить её в кино или на дискотеку, хотя бы просто пройтись по улицам. Да и в разговорах с Наташей он ограничивался самым минимумом слов, предпочитая язык чувств, который у него тогда хорошо развязался.

      Неизвестно, чем бы всё это закончилось. Расстались они так же из-за Ломоносова, благодаря которому и познакомились. Опять они оба дежурили, опять привезли больную – этот раз с разлитым диффузным перитонитом. Больная была тяжёлая, операция предстояла рискованная. Ломоносов был зол и трезв. Он удивительно чувствовал ситуацию и «принимал на грудь» только тогда, когда это было безопасно. Булгаков готовился ассистировать, разыскивал по всей больнице кровяную плазму, ругался с напарницей Светой, которая «гавнилась» и не отпускала его на операцию, и очень разозлился, когда пришла Наташа. Её близорукое моргание и виноватая улыбка вдруг взбесили его. Антон наговорил ей всяких грубостей и выставил из отделения.

      Наташа пропала и больше не появлялся. Антон поначалу чувствовал огромное облегчение, которое вскоре переросло в лёгкое недовольство собой. Он знал, что зря обидел хорошего человека и надеялся забыть о неудачной любви в объятиях новой женщины. Но вся беда была в том, что новая женщина с тех пор так и не объявилась. В учёбе и трудах прошла весна. Его студенческая, хирургическая и медбратская жизнь шла по накатанным рельсам. Всё в ней удавалось, жизнь получалась, но не хватало в ней чего-то очень важного.

      Антону исполнилось 23. Всё чаще светлая и грустная тоска, тоска отсутствия рядом Её- кого? просто Её, девушки, подруги, предмета- находила вдруг, и вдруг ни с того, ни с его. Потребность в Ней была почти физиологическая. Но Она всё не встречалась. Да и как Она могла встретиться при таком диком образе жизни, который Антон считал совершенно нормальным.

      Такая жизнь- единственная форма существования моего  белкового тела,– утверждал он, шутливо перефразируя Энгельса.

      Потом была летняя сессия. Потом полная впечатлений поездка в лагеря с военной кафедрой, где из них шесть недель готовили военных медиков. Потом был снова экзамен, потом Булгакова попросили в августе поработать в отделении, совсем некому тогда было. Дежурства шли сутки через сутки, и август промелькнул незаметно. Сейчас уже октябрь заканчивался, а после Наташи так никакая женщина больше не появилась.

      Булгаков вздохнул. Он выбрался с окраин на оживлённую улицу, где были магазины, киоски и телефонные автоматы. Он порылся во внутреннем кармане куртки, в который обычно никогда не наведывался, нашёл там какую-то бумажку, развернул под фонарём и энергично взмахнул рукой- есть!

      Наменять двухкопеечных монет было делом двух минут. Вскоре он уже стоял в новой будке и, прижав трубку к уху, левой рукой крутил тугой диск, а в правой держал выцветшую бумажку с номером, провалявшуюся эти 6 месяцев в кармане куртки.

       -Да? –