Смерть и прочие хэппи-энды. Мелани Кантор

ощущаю неловкость.

      – О, я понимаю… – говорю я.

      – А вы отчего сходите с ума?

      Ответ сам слетает с моего языка. Непонятно почему. Из-за его голоса? Его улыбки? Из-за моей потребности в очищении?

      – Ну, если вы действительно хотите знать, мне осталось жить семьдесят девять дней.

      ЧТО? Зачем я это сказала? Даже если не брать в расчет мою точность (спасибо, календарь), почему я выложила это незнакомцу?

      Я могла сказать что угодно. Проблемы на работе. Просроченная кредитная карта.

      Кажется, я нашла верное средство обрывать разговоры. Незнакомец выдыхает с неподдельной растерянностью:

      – Это ужасно!

      И смотрит на меня в потрясении. Я отвечаю таким же взглядом, прикусив губу и жалея, что не могу вернуть вырвавшихся слов. Кажется, они, как в комиксах, пылают в огромном пузыре над моей головой.

      – Не очень, – продолжаю я. – Извините. Мне не стоило говорить это. Я не искала сочувствия.

      На его лице появляется выражение сострадания.

      – Это просто… я постоянно думаю об этом…

      – О, могу себе представить. Это естественно, так что не извиняйтесь. Я рад, что вы мне рассказали. Это я должен извиниться.

      Выражение его глаз внушает доверие. Мы смотрим друг на друга, не очень понимая, как себя дальше вести.

      А затем происходит нечто чрезвычайно удивительное, как будто кто-то другой взял на себя ответственность за ситуацию: я вдруг резко шагаю к нему и целую. В прямом смысле.

      Прямо здесь! Я вижу его удивленное лицо и целую в полуоткрытые губы.

      И знаете что? Он целует меня в ответ!

      Да!

      Он делает это!

      И вдруг мы оказываемся будто склеены в единое целое: обнимаемся, целуемся, и он обхватывает меня, согревая от холодного воздуха. Поцелуй все длится. Мучительный, бесконечный. На его губах вкус сигарет и мяты. Мы раскованы друг с другом так, словно давно знакомы.

      Он поднимает меня и, закружив, переносит под защиту массивного бука, сбрасывает с меня шляпку, проводит рукой по волосам. Мы падаем на землю, и наши губы неохотно размыкаются, когда я кладу голову на его грудь.

      Амбровый запах от его мягкого шерстяного джемпера смешивается с ароматом его кожи, который еще сильнее меня возбуждает.

      Он обнимает меня и вновь притягивает к своему лицу, разворачивает так, что я оказываюсь рядом с ним на траве на боку, прижатая к его телу. Глядя мне в глаза, он гладит меня по щеке, а потом опять находит губами мои губы.

      Он пробуждает давно забытую часть меня: моя кожа отзывается на его прикосновения, когда он снимает с меня одежду, а мои руки, в свою очередь, раздевают его. И наш земляной матрас, грубый и бесформенный, становится для нас мягче пуховой перины.

      Мы путаемся в одежде друг друга, шарфы и ремни, пуговицы и крючки превращаются в сложные творения рук человеческих, от которых необходимо поскорее избавиться. И когда нам это удается – довольно неуклюже, но быстро, – мы прижимаемся друг к другу обнаженной кожей.

      Между поцелуями мы смеемся, глядя друг другу в глаза; удивительное