Сидим дома. Максим Мернес

экспортный.

      В детстве, я конечно, не задумывался об экономических моментах, другой жизни я просто не видел и жил так, как живут мои знакомые и родственники, да и, впрочем радовался жизни. До школы необходимо было идти 4 киллометра пешком, так как школы в нашем посёлке не было, она была в селе неподалеку с названием «Путино» именно туда мы все ходили учиться. Представьте ребёнку 7 лет, а ему нужно пройти 5 киллометров до школы, да ещё и обратно. Идти было порядка двух часов, шли по грязи, по бездорожью, а при входе в школу у нас проверяли сапоги, если они были недостаточно чистые – мыли их в бочке с грязной водой. Это было всегда, даже когда на улице минусовая температура дети после пяти километров пути должны были вымыть сапоги до блеска. Да ещё и на занятия не опаздывать, поэтому просыпался я тогда в 6 часов утра и уже выходил. Но, тем не менее в таком режиме я доучился до 6 класса. Когда я перешёл в шестой класс по нескольким причинам мы решили перебраться в город Суровый, который был неподалёку. Все же до школы не так далеко, да и в целом перспектив и работы в городе больше…

      СУРОВОСТЬ БЫТИЯ

      Когда я был в шестом классе мы переехали в город Суровый и он словно вторил своему названию показывая всю серость, убогость и посредственность провинциального быта. Суровость его чувствовалась во всем от неба на головой, которое всегда было сумрачным до унылых лиц прохожих. Именно в этом небольшом сибирском городке я понял, что такое борьба за лучшую жизнь и свою честь.

      С первых дней мне приходилось драться с местными парнишками и отстаивать свое право жить. Каждый из них дрался так озверело, словно видя через настоящее своих отцов свое будущее, он как будто мстил жизни за неудачный расклад вкладывая в каждый удар всю свою ярость. Эти отчаянные мальцы дрались везде и всю, задираясь прямо на уроках, а после нападали друг на друга устраивая порой кровавые побоища. Некоторые из них недоедали и налетали на своих сверстников из-за жажды боли, которая хотя бы немного могла перебить им чувство голода. Мой коллега по парте Сережка как-то мне сказал после драки с кабанистого вида огромным пареньком Андреем: «Ох, голова раскалывается, Макс. Но за то я больше не хочу есть и сейчас я счастлив.»

      Именно в таком обществе мою замкнутую в себе и творческую натуру склонную к рефлексии, рисованию и гуманизму, абсолютно чуждую насилию жестоко попрали русские быдланы. Уже в первый день реальность улыбаясь стучала мне по голове в лице рыжего парня Вовы, плевалась на спину, давала оплеухи и безудержно оскорбляла, когда наконец-то мой внутренний эстет не восстал и не надев на себя латы воина не нанес первый мощный удар реальности.

      Однажды, разбив руки в кровь о лицо рыжего наглеца, возвышаясь над его лежачим телом плевавшимся кровью и видя восхищение мальчишек окруживших нас, я окончательно осознал, что мне больше никогда не стать художником, суровая реальность забытого