Дэниел Мартин. Джон Фаулз

кажется, никак не можешь понять, что можно любить вас обоих. При всех ваших недостатках и ошибках. – Прежде чем я успел рот раскрыть, она продолжала: – Я прекрасно знаю, какой она может быть стервой. Но знаю и то, что у нее есть основания – пусть и вполовину не такие значительные, как она сама полагает, – считать тебя самовлюбленным эгоистом. Дело не только в вас двоих. Это всей семьи касается. Мы, кажется, столько всего предали анафеме, столько всего похоронили…

      – Ты же знаешь, что произошло.

      – Да я же не о прошлом. О том, что я чувствую по отношению к вам обоим. Сейчас.

      – А он – слушает? – Она кивнула. – И у него это серьезно? – Она ничего не ответила, и мне пришлось подыграть ей: – Если это не слишком старомодно звучит.

      – Он чувствует себя виноватым… Перед женой.

      Я не очень-то поверил в это, поскольку подозреваю, что чувство вины, как и порядочность, – слишком привлекательный и удобный предлог, чтобы не воспользоваться им к своей выгоде.

      – А если в один прекрасный день он решит, что ни в чем перед ней не виноват?

      – Ну, голову я пока не потеряла. Об этом речи нет.

      Мы долго молчали. Я допил оставшееся в моем бокале виски; Каро так и не притронулась к своему.

      – Он об этом должен был мне позвонить?

      – Мы с ним обсуждали такую возможность. Он прекрасно понимает, что ты должен чувствовать.

      – А ты?

      – Сначала – нет, не понимала.

      – Ты считаешь, у меня самого рыльце в пуху, не правда ли?

      – При чем тут это? Никто об этом и не думает.

      – В самом деле?

      – Папочка, я вовсе не страдаю из-за того, что ты по-прежнему привлекателен как мужчина. Я понимаю, ты никак не можешь быть Эндрю.

      – Что ты хочешь этим сказать?

      – Я знаю, ты с презрением относишься к миру, в котором он живет. Но как отец он гораздо лучше тебя. – Она помолчала. – Может, просто потому, что он всегда рядом. И умеет ладить с мамой.

      После довольно долгой паузы я сказал:

      – Ты, кажется, полагаешь, что я презираю всё и вся, Каро.

      – Ты надеешься, что каждый станет думать и чувствовать так же, как ты. – Она опять помолчала, потом добавила: – Да я ни в чем тебя не виню; ты, скорее всего, прав насчет Флит-стрит, но… – Она снова покачала головой.

      Я не понял, винит она мою работу или мой характер; упрек был вовсе не нов, хотя никогда раньше стрела не падала так близко к цели. Единственное утешение, что за всем этим Каро, должно быть, скрывала какие-то собственные сомнения.

      – Обещай мне по крайней мере, что ты, когда выйдешь замуж, заведешь себе не одного ребенка.

      Она испытующе заглянула мне в глаза:

      – Почему ты это сказал?

      – Потому что единственные дети всегда прежде всего поглощены собой. Но вдобавок им трудно себе представить, что кто-то другой может реально в них нуждаться. И дело не просто в том, что для этих других у них времени не хватает.

      – Я имела в виду только твою работу. – Она грустно улыбнулась. – Во всяком случае, уже поздно менять тебя на кого-то другого. – Она протянула мне свой бокал: –