На берегу Тьмы. Наталья Соловьева

свете лампы, в гневе, он стал страшен. Усталое лицо за неделю бессонных ночей и недоедания осунулось, тени еще больше заострили его черты, и сам он стал походить на мертвеца. Одеяло приоткрывало ощерившуюся пасть мертвой собаки.

      От неожиданности и страха Катерина отшатнулась и заплакала:

      – Простите меня, барин. – И, дрожащими руками отдав ему лампу, убежала в темноту.

      Николай еще больше разозлился. Не хотел обидеть Катерину, она ни в чем не виновата, думал он, только он сам. Николай чувствовал себя особенно уязвимым, и ему стало невыносимо страшно, потому что там, все еще в парах пороха, оглушенный выстрелом, понял, что не может больше сдерживать себя. Почувствовал, что еще минута в этом проклятом кабинете – и он не выдержит и притянет к себе Катерину, и все случится прямо там, на полу, в крови только что убитой им собаки, рядом с еще теплым телом. Он вышел в дождь, в парк, где с остервенением до самого рассвета копал в мокрой земле непомерно глубокую, человеческую могилу для своей любимой собаки.

      Утром, узнав от Клопихи, что собака умерла, Анна с облегчением вздохнула:

      – Хорошо, что никого не заразила. Закопайте ее поскорее.

      Николай ходил смурной уже две недели, ни с кем не разговаривал и не приходил завтракать с Наташей, не пошел к литургии, не появился и к обеду в воскресенье.

      Взволнованная Анна отправила Клопиху к Татьяне Васильевне. Та написала записку и срочно вызвала своего Николу к себе.

      Татьяна Васильевна была большой любительницей раскладывать пасьянс. Загадает что-нибудь, а потом сидит, мучается и гневится. Упрямая – пока не сойдется, из-за стола не встанет, хоть бы и пожар. Когда совсем не сходилось, возьмет, да тайком карту переложит: «Ничего, один раз не грех».

      Когда сын явился в Малинники, старая вдова задумчиво раскладывала карты. Не встала его встретить, как обычно, не поцеловала.

      Николай подошел, приложился к ее руке и сел рядом.

      Не глядя на сына, старуха, словно невзначай, поинтересовалась:

      – Ну что там с собакой этой, Никола?

      – Застрелил, маменька.

      – А с девкой что?

      – С какой девкой?

      – Сам знаешь.

      – Не знаю.

      – Не крути у меня. Что ты натура чувствительная – то, конечно, не новость, но что по собаке две недели убиваешься – ни в жизнь не поверю, какой бы она ни была. Да ты и не первую за свою жизнь хоронишь.

      – Эта первая такая.

      Татьяна Васильевна, будто не слыша, продолжала раскладывать пасьянс:

      – Девка, конечно, красивая, молодая – спору нет. Но ты жену-то пожалей. И так она малахольная. Совсем с ума сойдет – нехорошо. И наследника твоего, даст Бог, под сердцем носит.

      – Да все время про нее думаю – мочи нет, – признался Николай.

      – Отошли ты ее от греха подальше, Никола.

      – Не могу, хоть какая-то отрада – видеть ее.

      – Экономка твоя говорит, ворон давеча в покои залетел – не к добру это.

      – Что ж мне, всю жизнь с ней маяться, с нелюбимой?

      – А ты как