Название | Русская инфинитивная поэзия XVIII–XX веков. Антология |
---|---|
Автор произведения | Отсутствует |
Жанр | Поэзия |
Серия | Научная библиотека |
Издательство | Поэзия |
Год выпуска | 2020 |
isbn | 9785444813522 |
В «Евгении Онегине» (см. №№ 24–28) немало традиционно характерологических строф, причем об Онегине (начиная с эмблематической первой строфы, см. выше) в том же ключе, что о Зарецком. Ср.:
Как он умел казаться новым, Шутя невинность изумлять , Пугать отчаяньем готовым, Приятной лестью забавлять <…> Невольной ласки ожидать, Молить и требовать признанья, Подслушать сердца первый звук, Преследовать любовь, и вдруг Добиться тайного свиданья… И после ей наедине Давать уроки в тишине!
и
Умел морочить дурака И умного дурачить славно <…> Умел он весело поспорить , Остро и тупо отвечать , Порой расчетливо смолчать , Порой расчетливо повздорить , Друзей поссорить молодых И на барьер поставить их; Иль помириться их заставить, Дабы позавтракать втроем, И после тайно обесславить Веселой шуткою, враньем.
А в «Письме Онегина» (1831) происходит лирическая, от 1-го лица, апроприация дотоле отчужденного, в 3-м лице, сатирического дискурса типа «Портрета» Ржевского:
…как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать – и разумом всечасно Смирять волнение в крови <…> притворным хладом Вооружать и речь и взор. 9
Очередной важный сдвиг в эволюции ИП открывает стихотворение Фета «Одним толчком согнать ладью живую…» (1887; № 55) – совмещением метапоэтического образа творчества с форматом абсолютного ИП.
За этим около 1900 г. следует мощный всплеск ИП, связанный, во-первых, с повальной эстетизацией «иного» – и как «возвышенно-творческого», и как «аморально-декадентского», а во-вторых, с общемодернисткой революцией в языковой практике, в частности – со стиранием граней как между изображаемыми объектами, так и между субъектом и объектом, что предрасполагает к абсолютному ИП как подрывающему традиционную субъектность (см.: Жолковский 2003; Жолковский, Смирнов 2004).
Новый подъем ИП приходит с поколением шестидесятников – у Ахмадулиной, Кушнера, раннего Бродского (см.: Жолковский 2000; 2004). В меньшей степени, но вполне явственно ИП представлено и в новейшей поэзии – у Льва Лосева, Алексея Цветкова, Ольги Седаковой (см.: Жолковский 2007), Тимура Кибирова10, Бориса Рыжего (см.: Жолковский 2005б), уже упоминавшегося Гандлевского и даже у прозаиков – Саши Соколова и Владимира Сорокина (см. Приложение 3)11.
Если (следуя пропповскому принципу «все сказки – одна сказка») увидеть в ИП корпус однородных текстов, построенных по некой инвариантной формуле, несущей (в духе теории Тарановского – Гаспарова и общей концепции «памяти жанра») определенный семантический ореол, то – согласно поэтике выразительности12 – ИП можно рассматривать как своего рода поэтический
9
Определенная роль в серьезном освоении ИП принадлежит монологу Гамлета «Быть или не быть…», впервые вольно переложенному Сумароковым (1748) и неоднократно переводившемуся на протяжении XIX и XX вв. (см. ниже с. 47–48, а также Жолковский 2000).
10
Кибиров посвятил ИП семь абсолютно инфинитивных строф – стихотворение «Инфинитивная поэзия (по мотивам Жолковского)» (2005):
11
Пограничность поэтического и прозаического ИП – особая тема. Одним из эпиграфов к прозаической, но очень поэтичной «Школе для дураков» (Ann Arbor: Ardis, 1976) Саша Соколов взял фрагмент вроде бы сугубо научной прозы: список 11 инфинитивов – грамматических исключений, образующих мнемоническое четверостишие 4-стопного хорея:
12
О поэтике выразительности см.: Жолковский, Щеглов 1996; 2016: 119–258.