День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 3. Степан Лукиянчук

полуспал»…

      Время от времени я открывал глаза и сквозь пелену видел одну и ту же картину: на полке против меня лежал сморщившийся скукоженный мужичок. Его колени были подогнуты, а обе ладони «лодочкой» были вложены между ними. Вжав голову в вязаной шапочке к груди, он вздрагивал, словно от озноба, и мучительно скрежетал зубами. Что снилось ему в этот момент: тюрьма или воля? Судя по беспокойному сну, в любом случае, он был не из приятных.

      В первые годы заключения мне снились «вольные» сны. Подсознание долго ещё отказывалось принимать действительность. Это были сны тревожные, беспокойные, мучительные. Иногда я просыпался и не мог сразу понять, где нахожусь. Сны были такие реалистичные. Ещё только мгновение назад я был в компании друзей и весело общался и вдруг видел перед глазами тусклый свет камеры, «шубу» на стене камеры или заборы, решётки, угрюмые, озлобленные лица. Мой мозг зависал в замешательстве: какая из двух реальностей была настоящая? Сон служил отдыхом и какой-никакой отдушиной. В то же время пробуждение казалось пыткой, когда ты болезненно понимаешь, что всё хорошее, что у тебя было, осталось во сне, а всё плохое продолжается с наступлением нового дня.

      Бежали дни, мчались недели, пролетали месяцы, которые тихо, незаметно складывались в года. И вот ты уже не можешь отчётливо вспомнить, в каком году февраль был суров, а июль жарок. Лишь когда от любопытства начинаешь подсчитывать, сколько проведено за колючкой зим, вёсен, ошарашенно и с удивлением осознаёшь, какой невероятно продолжительный, сочный кусок времени вырвала из твоей жизни тюрьма.

      С третьего яруса мне были слышны приглушённые голоса, обрывки фраз, доносившиеся снизу, оттуда, где располагались сидячие места. Сколько там сейчас находилось человек, мне было невдомёк. Но голоса двух из них с каждой минутой я начинал всё отчётливее различать среди общего гула. Кому принадлежал один из голосов, я точно определил. Это был голос «сусовского» Саши Белого с его характерным южным акцентом. Другой голос звучал чуть глуше, медленнее. Чувствовалось, что его обладатель явно знает себе цену. Он говорил медленно, отделяя чуть заметной паузой друг от друга слова, осмысленно многозначительно акцентируя ударения на наиболее важных из них. Вначале вроде бы не было ничего особенного, примечательного в этих голосах. Но потом темп речи стал усиливаться, голоса начинали звучать громче и агрессивнее. По обрывкам фраз, отдельным словам мне стало ясно, что хозяином другого голоса, оппонента Саши Белого, был также «сусовский», который ехал из Хорды, колонии особого режима, располагающейся километров на сотню глубже в тайгу от нашего лагеря. Саша Белый и тот незнакомец толковали какие-то свои дела «прущих по этой жизни людей». Вначале они общались друг с другом вполне доброжелательно, но впоследствии стали срываться на крик. Несколько раз дежуривший в коридоре часовой подходил к нашей камере и грозно осаживал: «Ну-ка угомонились все!