Мёд жизни. Лидия Сычева

на столе.

      – Возьми себе, – сказала сестра. – Куда я её буду носить в деревне? В куриный сарай, что ли?!

      – Нет, – отказалась Оля. – Будешь смотреть на неё, вспоминать Москву.

      Домой она возвращалась в холодных сумерках. Дождь прошел. Золотыми свечами отражались на влажных тротуарах фонари. Медленно, как единый организм, двигался плотный поток машин по шоссе, весь прошитый тревожно-кровавым пунктиром стоп-сигналов. И, скрытое от всех, мерно стучало её тревожное сердце, запечатлевшее дождливый день той счастливой осени.

      «Камасутра» по-русски

      Нигде так не обостряется любовь к жизни, как в больницах, тюрьмах и домах престарелых.

      Палата в отделении травматологии. Вечер.

      – Юли опять нету, – кивает на пустую кровать Варвара Ивановна. – Ох, и безбашенная девка! Опять с женихами забурилась!

      Юля – крашеная блондинка лет двадцати с невинными голубыми глазками (сиделка Эльвира называет их взгляд, направленный на мужчин, исключительно нецензурно). Будучи сильно выпивши, но строго руководствуясь правилами дорожного движения, Юля шагала по «зебре», и тут сбил её водитель-нарушитель. Результат – перелом руки. Водитель, естественно, стал канючить и ныть: мол, не губи, у меня дети, семья, «век за тебя молиться буду», и Юля, в конце концов, растрогалась и сказала: «Я вас прощаю». А сама она попала в отделение травматологии и сразу же стала нарушать режим, гулять по улице. И с первого же похода привела себе кавалера – студента-корейца. После прогулок они обычно поднимаются в палату, и он ей помогает снимать джинсы.

      Эльвира усмехается:

      – А помните, её мамаша-интеллигентка прибежала к врачу и жалуется: с кем вы поместили мою дочь? Здесь на неё могут дурно повлиять!

      – Ха-ха-ха, – заливается Варвара Ивановна, так что даже густые каштановые кудряшки её «химии» подрагивают. – Да она сама на кого угодно повлияет!

      Ефросинья Семёновна, полная рыхлая женщина, добродушно вздыхает – что взять с молодежи!

      – О-о… А-а… Э-э-эх!.. – вдруг раздается дико-жалкий крик с «транзитной» кровати. На это элитное место – у окна – кладут тяжелых больных.

      – Начинается, – грустно констатирует Варвара Ивановна.

      – Опять не поспим, – вздыхает Ефросинья Семёновна.

      Варваре Ивановне – под восемьдесят, но мало кто называет её старушкой – такой она живчик, полный энергии и движения. И вот теперь левая нога её, похожая на сухую слегу, торчит на вытяжке, конструкции которой напоминают средневековые пыточные устройства. Нога же тучной Ефросиньи Семёновны, тоже проткнутая «спицей» и оттянутая чугунной «грушей», скорее похожа на белое ошкуренное бревно. Ноги «смотрят» друг на друга – в палате женщины лежат напротив.

      – О-о… – вновь раздается слабый стон с кровати у окна.

      – Как это всё надоело! – Эльвира всплескивает короткими, аккуратными ручонками и нехотя поднимается из своего угла – там, где на больничной каталке устроена её постель. – Баб Кать, чего буяним? Вроде сухая… – размышляет