Русское сердце бьётся за всех. Константин Зарубин

(зачем?), потом крутанулся обратно (на фига так резко?), схватил нижние края ветровки, задёрнул молнию по самую шею. Он так и не решился посмотреть, есть ли на штанах влажное пятно. Ветровка была достаточно длинная, ниже паха. Всё закрывала, так или иначе.

      На людей он, пока добирался до центра, тоже старался не смотреть. Разве что ещё на платформе, когда покупал билет в автомате, опять наткнулся взглядом на бесполого подростка с синими волосами. Подросток заметил его взгляд и кисловато улыбнулся в ответ. Он/а что-то выстукивал/а на экране телефона – очень быстро, четырьмя порхающими пальцами. Вероятно, писал/а пояснение к трансляции, которую только что запостил/а.

      17 ИЮНЯ, 2:00—8:00

      «Модули», Norra Rinkeby. Район компактного проживания российских беженцев.

      За стенкой, в двести шестом, опять ржали до трёх утра, орали матом, слушали гоп-рэп, долбились головой об стол. То есть Ника не знала наверняка, что головой и что об стол, но звук соответствовал, и она всегда представляла себе, как ушлёпки из двести шестого покачиваются в центре своего модуля, вокруг длинноногого столика, похожего на гладильную доску, по очереди нагибаясь, чтобы ударить башкой по краю ламинированной плоскости, липкой от соуса и пролитого пива.

      Один из ушлёпков – кажется, тонкий Дима (их там жило четверо: тонкий Дима, толстый Дима, Ренат и то ли Витя, то ли Володя, то ли он менялся вообще) – так вот, один из них в третьем часу стучался к ним с Маргулей в окно. Игриво шипел: «Вероничка! Абрамянчик! Сестричка! Харэ спать, заходи на пати, в могиле выспишься». Ника уже нашарила рукой трубку на стене, чтобы вызвать патруль, уже сложила в уме нужные предложения, начала их репетировать шёпотом. Но в этот раз обошлось. Другой ушлёпок (вероятно, толстый Дима – у него чаще всего бывали проблески человеческого) оттащил соседа от их окна. Типа, ты чё, у неё там это – ребёнок спит.

      После трёх, когда в двести шестом наконец заглохли, Ника ещё час не могла заснуть, ворочалась в узкой кровати, думая лишние мысли – почему-то о Маргулиной однокласснице Наде, точнее, Надие, худющей большеротой сирийке, которая иногда торчала у них в модуле после школы. Они с Маргулей делали вместе уроки или смотрели девочковый контент в наушниках с разъёмом на двоих. Надия жила в настоящем доме, во многоэтажке где-то южнее метро, и Ника не могла понять, как её вообще пускают в Модули к русским. Однажды спросила в лоб, пока Маргуля была в туалете:

      – Надия, твои родители знают, где ты?

      Девочка посмотрела на неё, как на полоумную. Поставила в тупик встречным вопросом:

      – А где я?

      Ника не знала, как лучше намекнуть одиннадцатилетнему ребёнку на местный дискурс о русском алкобыдле и русских шлюхах. Её языковых навыков не хватало на такие тонкости.

      – … В гостях? – беспомощно пояснила она. – У нас?

      – Конечно, знают.

      Тема была явно исчерпана, маленькая сирийка уткнулась обратно в телефон, и Нике пришлось гадать дальше.