По повестке и по призыву. Некадровые солдаты Великой Отечественной. Юрий Мухин

без ножки, и был он помещен в нашу палату. Мы с ним очень подружились, он от меня никуда. Сделали ему костылики, я его учила ходить, рассказывала сказки, да и сама сочиняла. Звали его Витя, а спросим его фамилию, он отвечает акая: «Калининский я». Вот и пойми, толи фамилия такая, то ли родом из Калинина. Спать любил со мной, только просил меня:

      – Закрой одеяло, а то кишками пахнет.

      У меня из шва в нескольких местах выходили нитки-лигатуры.

      Как только меня вызывают в перевязочную, он идет со мной. Атам специальными ножницами, вводя их в рану, цепляют лигатуры и вытаскивают, больно, я постанываю и кусаю свои кулаки. Витя же сидит на полу у перевязочной и плачет. Всех от себя отгоняет. Выхожу я, и мы с ним идем на кровать, он меня целует, обнимает:

      – Я тебя ни за что не пущу туда больше.

      – Но ведь ты сам говорил, что кишками пахнет. Теперь будет меньше пахнуть.

      После этого не стал этого говорить, а сам незаметно натягивает плотно одеяло под подбородок.

      В палате стану на четвереньки, он сядет на меня и кричит:

      – Битый небитого везет.

      Зашла медсестра, увидела, говорит ему:

      – Ну вот, Витя, теперь точно кишки из нее вылезут, если будешь на ней ездить.

      Все, больше он не садился на меня.

      А иногда говорил мне:

      – Знаешь, ау меня пальчики шевелятся, значит, вырастут?

      Как больно было это подтверждать.

      И вот настало расставание. Три месяца я провела в госпитале. Вызвали меня прежде всего Елена Ивановна и Мария Николаевна, вручили мне мою историю болезни с заключением, что я – инвалид войны, справку из госпиталя № 3820. Сказали напутственные слова. В частности, Елена Ивановна меня похвалила, что благодаря моему живому характеру я помогла себе, но и поругала, что чуть себя не погубила бесшабашностью, но пей сок морковный и береги себя.

      Я же стала настоятельно просить, чтобы мне разрешили взять Витю с собой. Нет и нет, сказали мне. Зачем тебе, девочка, он, строй свою жизнь, а усыновление ответственное и долгое дело. Но будь спокойна, все у него будет хорошо. Как я к нему привязалась! Это я, а он?

      И вот я уже одета, стою в вестибюле, а он на костыликах скачет ко мне с ревом, ухватился за меня, не пускает, упал, катается. Я в слезах, рыдаю, и меня тоже силком выпихивают из госпиталя. Пошла я на вокзал.

      Билетов нет. Ночь. Возвращаюсь в госпиталь, иду в свою палату, а Витя лежит на моей кровати, уснул, и еще всхлипывает изредка. Я потихоньку подлезла под одеяло, он машинально меня обнял и мы уснули. Я просыпаюсь, он сидит и смотрит на меня:

      – Ты не уедешь? Ты меня не бросишь?

      – Нет, – соврала я с комом в горле, – не брошу.

      Витя, где ты? Что с тобой, какой ты?

      Я дома…

      Итак, я в поезде. Вагон битком набит, и все раненые. Я решила заехать в Алма-Ату к сестре. А потом уж двигаться дальше на Алтай, до станции Рубцовск, а оттуда в Волчиху. Но южной дорогой по моим проездным ехать нельзя было, но я рискнула, и благодаря защите попутчиков, раненых солдат, я доехала. Они, когда приходили