Оазис человечности. Часть1. Горькие корни. Марк Веро

закрыл дверь и вместе с гостем проследовал в глубь дома.

      – Вот же оно, – с этими словами Астрей извлек из котомки письмо и бережно передал его из рук в руки, – верю, что оно несет радость!

      – Да, Астрей, именно такой и должна быть настоящая вера! Зачем же верить в то, что несет не радость и свет, а печаль и тьму? Ведь то, во что мы горячо верим, обязательно воплотится в жизни, а иначе и быть не может – и наши усилия и терпение в деле столь важном обернутся явью!

      Они прошли в комнату и удобно устроились, сев на дубовые стулья, сделанные с любовью; веселые узоры и линии на спинке обращали внимание и заставляли задуматься, равно как и непонятная зелень на полу в передней.

      Астрей расположился почти рядом, видимо, не чувствуя никакого смущения или неудобства от того, что может помешать чтению письма с таким личным содержанием. Впрочем, даже при большом желании он бы не смог помешать: хозяин дома погрузился в странное состояние, держа глаза полуоткрытыми. Постороннему наблюдателю этой немой сцены могло показаться, что человек за столом напрочь забыл о существовании всего огромного мира, уединившись в своем, прекрасном и неповторимом. Хозяин, человек крепкой наружности и с рассудительными глазами, не обращал более ни малейшего внимания на присутствие рядом другого человека. И так, точно у него не было тайн от друга, развернул свиток и погрузился в чтение.

      Глава V. ПОД ТОЛЩЕЮ ЗЕМЛИ

      «Мужество есть презрение страха. Оно

      пренебрегает опасностями, грозящими нам,

      вызывает их на бой и сокрушает»

      Сенека

      Мимо мелькали кирпичные стены домов, такие дикие и привычные, они пестрели надписями и рисунками непристойного содержания. Строгие подписи призывали голосовать за всем известного римлянина: в очередной раз теми же обещаниями новое лицо обещало заботиться об интересах своих избирателей; проносились яркие зазывающие таблички таверн, питейных и прочих мест, где можно было развлечься или забыться, провести досуг в служении Бахусу или Венере. Прохожие ошарашено уступали дорогу, едва успевая сообразить. Их странный взгляд летел вослед, удивленный и напуганный.

      Улицы становились все грязней, покрывались все более плотным слоем различного мусора – нетленных следов жизни людей. Воздух становился труднопереносимым, головная боль и помутнение в глазах были ничем в сравнении с тошнотой, которая подступала мокрым тяжелым комом. И нет ни малейшего желания описывать весь тот смрад, который здесь стоял, воздух, насквозь пропитанный дурными пороками, людей, сидящих в уголках с ничего не выражающими или безумными взглядами. От отчаяния никуда нельзя было деться – оставалось только призывать и молить о забытьи как о единственном спасении.

      Переулки между домами становились все уже: вся грязь Рима, казалось, сосредоточилась на улочках Субуры, где проживала большая часть городской бедноты. Казалось, что попал в зловонную темницу, и последний лучик света и тот испустил дыхание