Мастер Альба. Том Шервуд

копию мундштука. Намотал на него толстый слой ткани, бережно уложил в хурджун. Али протянул руку – помочь кизляру подняться в седло, но тот опять убежал к заветному месту. Здесь он, несколько раз подпрыгнув, разрушил и затоптал отпечатанный в глине след мундштука.

      Снова пустив коней в галоп, вернулись назад, но поехали не во дворец, а к знакомому многим в Багдаде дому ювелира Бахти. О нём было известно, что Бахти заказчиков не обманывает, золота оловом не портит и украшения делает безупречные.

      Вбежав в полутёмную, душную мастерскую, Ашотик радостно простонал: ювелир был один. Не произнеся даже привычного и обязательного приветствия, Ашотик приблизил своё лицо к лицу ювелира и зашептал:

      – Брось все заказы, Бахти! До вечера отлей мне из золота вот этот предмет!

      И, развернув тканевый кокон, вложил в руку мастера меловой белый слепок.

      – Денег дам – сколько скажешь! Здесь, как видишь, ещё будут сапфиры, – я привезу их вечером или завтра.

      – Мундштук от кальяна! – догадался, вглядевшись в слепок, Бахти.

      Ашотик, словно ужаленный, вскинул вверх палец и зловеще проговорил:

      – Я заплачу не торгуясь! Но только запомни: услышит кто, что ты сейчас произнёс, хоть одно ухо, – я напою тебя твоим же расплавленным золотом!

      Мастер испуганно и торопливо склонился в глубоком поклоне, и кизляр Хумима-паши, взмахнув полами испачканного глиной доломана, выбежал из мастерской.

      Золотая корона

      На кладбище пошли только вдвоём, и пошли ночью. Долго ползли на животах. Селим морщился: острые камешки больно впивались в колени и локти. Несколько раз приносились к ним громко лающие собаки, но старый Касым-баба рукой умелой и опытной эту напасть отводил. Он, подворачиваясь набок, выхватывал из хурджуна куски сырого мяса, – мосластые, с жилами, – и отбрасывал в сторону. Голодные бездомные псы своё ненужное любопытство немедленно заменяли на погоню за тем, кто ухватил мясо первым, и на драку между собой.

      Приползли.

      Касым-баба открывал секреты. Не показывал, не учил. Посвящал.

      – Единственное здесь надгробие, – толкался его жаркий шёпот в Селимовы уши, – где в вертикальной плите знак полумесяца прорезан насквозь. В лунную ночь его хорошо видно издалека. Слева под надгробием нащупай-ка ямку… Что в ней?

      – Цепь!..

      – Потяни её дважды.

      – Потянул. Теперь что?

      – Теперь жди.

      Лежали на нехолодной ещё, накопившей дневного солнечного тепла, надгробной плите. Ждали чего-то. Время от времени прилетал ветерок, приносил аромат кипариса. Вдруг Селим вздрогнул: камень с полумесяцем стал медленно двигаться вверх! Он как будто вырастал из плиты, поднимаясь на двух квадратных ногах, между которыми так же рос и увеличивался чёрный проём. Пустота. Ушёл камень вверх, обнажив под собой квадратный, не очень широкий, то ли люк, то ли лаз. Впрочем, какая разница?

      – Спускайся туда, – прошептал ободряюще Касым-баба. – Ты высокий, твои ноги должны достать до первой ступени.

      Влезли,