Мрак тени смертной. Сергей Синякин

тридцать с лишним лет назад им двигало совсем иное. Секреты старого провокатора заставляли Генриха замирать перед тайной. В глубине души Генрих фон Пиллад понимал, что, даже будучи хозяином жизни и души старого еврея, он все равно остается мальчишкой, чей житейский опыт совершенно не сравним с опытом предателя. Жадно расспрашивал он Азефа о деталях его падения, смутно понимая, что знание тайных пружин, которые двигали Азефом, приблизят его к пониманию сути самой работы в разведке.

      К заданию Адольфа Эйхмана он относился со спокойным недоумением человека, понимающего, что его начальник блажит, но имеет на то право и основание.

      Чужие жизни при этом в расчет не принимались.

      Более сильные призваны господствовать, а не сливаться с более слабыми, чтобы таким образом пожертвовать своим величием. Так говорил фюрер.

      Генрих фон Пиллад верил своему великому вождю.

      На столе у него лежала брошюра под названием «Расовая гигиена и демографическая политика Германии». В книге много говорилось о биологических основах приумножения и сохранения нордической расы. Народ, говорилось в книге, есть мощный поток крови. Зов крови и земли – вот то, что двигало человечеством.

      Жалость и смирение были ненужным атрибутом жизни неудачников. Жалость вела к слиянию со слабыми, смирение подрывало корни нордического благополучия.

      Жалость ничего не значила для Генриха фон Пиллада, но чувство справедливости, воспитанное в бюргере, не давало ему быть спокойным и довольствоваться достигнутым.

      – Что ты думал, когда давал согласие работать на охранку? – спросил шарфюрер.

      – Я уже не помню, – утомленно сказал Азеф. – Это было так давно…

      – И все-таки… Ты пришел к выводу о необходимости сотрудничества после размышлений или согласился, не раздумывая?

      Азеф пожевал губами, задумчиво глядя в прошлое.

      – В ту ночь мне было не до сна, – сказал он. – Сами можете представить, господин шарфюрер… Пусть семейство не столь уж и благородно, но скандал, скандал! Водка у вас, извините, паршивая, российской во многом уступает, а главное – не берет до такой степени, чтобы отчаяние веселью место уступало. И под утро вспомнилась мне старая притча. Я вас не утомил?

      – Мне даже интересно, – искренне сказал немец.

      – Жил-был один волшебник. Овец у него было немерено, а пастухи никудышные. Вот овцы и разбегались. Они знали, что будет делать с ними этот волшебник, который, надо сказать, был большим любителем баранинки. Однажды волшебник задумался, как ему сделать так, чтобы любимые его овечки не бегали и были всегда под рукой. Он долго думал, а потом внушил овечкам, что он не злой кровожадный волшебник, а душевный и ласковый правитель, который только что и думает о бараньем счастье и благе. А бараньим вожакам он внушил мысль, что они не бараны, они сильные и мужественные вожаки, настоящие львы.

      – И что же из этого вышло? – поднял голову от бумаг фон Пиллад.

      – Вышло