Эромемуары. Вадим Безанов

сидящего на раскладном табурете. Его недвижный взор был устремлён в верх, в лунный луч, бросавший многозначительные тени на его строгий лик. Человек казался изваянием. Но только на первый взгляд. Приглядевшись, я заметил, что левая рука его размеренно двигается взад и вперёд, туда и сюда. Я не сразу сообразил, чем он занят, а когда до меня дошло наконец, то был поражён. Не только представшей моему изумлённому взору картиной, но еще больше собственной ассоциацией, этой картиною вызванной. Ибо буквально накануне нашей с братом отправки в лагерь, я обнаружил в дядиной библиотеке отпечатанный на машинке роман, который проглотил взахлёб буквально за одну ночь. Помню, что это был четвертый или пятый экземпляр в закладке, с чернильной копиркой, расплывчатыми буквами. Шестая страница отсутствовала. Налицо все признаки Самиздата[10]. Тем интереснее было читать… И вот мне, пожалуйста, – предо мною сам Понтий Пилат, вымаливающий у небес прощение активной мастурбацией. Ну не бред ли?! Я даже зажмурился от непонятного мне чувства, которое позже квалифицировал как мистический страх и ужас… А когда открыл глаза… Нет, вру, если бы я не услышал ничего, я бы их еще долгое время держал закрытыми. А услышал я сварливый женский голос, в котором без труда различил уже знакомые мне нотки неудовлетворённости.

      – Ну что, кончил наконец, извращенец проклятый?!

      Вот когда я открыл глаза и, взглянув по направлению стервозных звуков, обнаружил в прибрежных водах совершенно нагую женщину, стоявшую лицом к пляжу прямо напротив изваяния (Понтия Пилата). Легкое волнение моря то скрывало, то оголяло её сокровенности. Облитая лунным светом фигура ответила высокомерным молчанием.

      – Три часа уже пялишься, а кончить не можешь! – продолжала ундина доставать извращенца. – А вон, кстати, мальчик в песочке залёг, на твои шалости таращится. Может, уговоришь его попозировать для сеанса? Вряд ли он от четвертной откажется, а я уже свои двадцать пять рубликов отработала. Хватит!..

      – Мальчик, – вдруг заговорило изваяние каким-то нездешним, леденящим кровь голосом, – сними трусы и займи её место. Поторопись, мальчик!..

      Но мальчик и не подумал поторопиться: лежал себе в песках ни жив, ни мёртв. Но – только до тех пор, пока двинувшейся к берегу женщине не пришла на ум блестящая идея, которой она не замедлила поделиться. Идея состояла в том, что за дополнительную плату эта особа не возражает против того, чтобы демонстративно потрахаться с этим мальчиком в прибрежных водах. Стоило мне услышать про трах, как…

      Да, уважаемый читатель, я дал дёру. Буквально и фигурально. И виртуально тоже. Каюсь, память меня подвела. Не было ничего такого. Всё это привиделось мне тогда в обморочном состоянии в мандариновой роще. А может, и не тогда, а надысь – в старческой полудрёме возрастной бессонницы. Не стану скромничать – это мой творческий вклад в методику написания мемуаров: соврать (сфантазировать, сбрендить – угодное подчеркнуть) и немедленно в этом признаться.

10

В Совдепии свирепствовала цензура, по сравнению с которой цензура Царской России казалась филантропическим учреждением. Запрещенные произведения издавались самим населением с помощью перепечатывания на пишмашинках (Самиздат). Обычно при перепечатывании закладывалось 4 экземпляра, больше портативная пишмашинка взять не могла. Упоминаемый мною роман запрещенным не являлся, но издан был госиздательством всего в тридцати тысячах экземплярах, что для самой читающей страны мира было даже не каплей в море, а микрочастицей в мировом океане. Поэтому нехватку восполняли перепечатыванием. Кстати, за чтение, тем более размножение и распространение нелегальной литературы полагался тюремный срок. Лет пять, кажется, если память мне не изменяет.