Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец. Сергей Синякин

чтобы перевести с жульнического языка на обыкновенный?

      – Может, и есть, – сказал Званцев. – Но меры надо принимать радикальные. Уж больно прилипчива эта зараза, прилипнет и не отпускает. По детству своему помню.

      Перевоспитание Митрошки продвигалось туго. По взаимному согласию Званцев и Дом делали вид, что не понимают Митрошку, когда тот начинал изъясняться по фене. И сколько бы это продолжалось, Званцев не знал, но выручила командировка за Урал.

      Узнав о предстоящей поездке, робот довольно музыкально пропел:

      А мать моя опять рыдать

      И снова думать и гадать,

      Куда, куда меня пошлют…

      – У тебя не было матери, – жестко сказал Дом. – Разве только учесть материнскую плату заводского компьютера…

      – Детдомовские мы с Витьком, – вздохнул Митрошка. – «Коридоры детдома были школою нам, тюрьмы стали для нас академией».

      – Очнись, – Дом легонько стеганул робота слабым разрядом.

      Блатная романтика очаровала Митрошку, воровской язык его завораживал.

      Однако Званцев и Дом по-прежнему делали вид, что не понимают, когда робот обращался к ним по фене.

      – Понимаешь, Званцев, – сказал Дом, – я тут выяснил. Феня – это искаженно. Правильно надо говорить офени. Было такое племя торговцев-коробейников, они и выдумали собственный язык, чтобы люди их секреты не понимали. А от них уже и пошло. Но наш-то, наш-то! Прямо хоть бери его и память стирай!

      – Это не метод, – сказал Званцев. – Надо чтобы он сам от дурной привычки отказался.

      – Гапоны. – сказал Митрошка. – Мусора. Красноперые.

      Дом и Званцев промолчали, словно эти слова, сказанные с несомненной ругательской интонацией, относились не к ним.

      К концу командировки стало очевидно, что робот воровской фразеологией переболел. Он все реже употреблял феню в разговорах, постепенно перестал качать из Интернета воровские романы конца двадцатого века, не упоминал о своем знакомстве с блатарем и самостоятельно пришел к выводу, что любой преступник – обуза на шее общества, следовательно, использование воровского жаргона есть не что иное, как вызов этому обществу.

      – Давно бы так, – сказал Званцев одобрительно. – Выкинь мусор из головы, Митрошка, и помни, что русский язык велик и могуч.

      – А английский? – жадно спросил Митрошка.

      – И английский, – согласился Званцев. – Он тоже велик и могуч.

      – А французский? – продолжал интересоваться робот.

      – Отстань, – утомленно сказал Званцев. – Любой язык велик и могуч. Кроме жаргона, которым пользуются малые группы людей. Заметь, не народности, а именно общественные группы.

      – Вроде программистов? – не унимался Митрошка.

      – Видишь, – вздохнул человек. – Когда захочешь, ты все правильно понимаешь.

      – Космонавты тоже пользуются жаргоном, – через некоторое время объявил Митрошка. – И врачи. Значит ли это, что они находятся на одной социальной ступени с преступниками?

      – Митрошка, – сказал Званцев. – Лучше бы