Женщина с Андроса. Торнтон Уайлдер

его смущение и поспешила на помощь. Она нарушила молчание, в котором он чувствовал себя злым и маленьким упрямцем.

      – Скорее уж его младший брат нуждается в опеке, а твой Памфилий заслуживает иного отношения.

      А по тону можно было понять, что сказать она хочет следующее: «Вы с ним люди одного роста и должны быть на одной стороне».

      О сыновьях Симон любил говорить больше всего на свете, но сейчас никак не мог привести в порядок свои чувства и всего лишь вымолвил:

      – Ну что ж… что ж, андрианка, я сделаю то, о чем ты просишь. Мои суда ходят на Андрос каждые двенадцать дней. Один корабль ушел не далее как сегодня.

      – Прими мою благодарность.

      – Могу я попросить тебя… э-э… не рассказывать обо всем этом Памфилию?

      – Не скажу.

      – В таком случае… покойной ночи.

      – Покойной ночи.

      Домой Симон возвращался усталым, но в приподнятом настроении. Его радовали добрые слова в адрес Памфилия, тем более, говорил он себе, что, судя по всему, эта женщина исключительно хорошо разбирается в людях. Он свалял дурака, но хорошо то, что хорошо кончается.

      «Жизнь… жизнь…» – продолжал он разговаривать сам с собой, подыскивая слова, которые передадут ее многообразие, способность поднимать время от времени на поверхность скучной повседневности таких ярких людей.

      Слова не приходили на ум, но приподнятое настроение сохранялось. Вот бы послушать, как она читает пьесы. В свое время Симон увлекался такими вещами, и когда дела приводили его на какой-нибудь из островов, где был театр, он не упускал случая посмотреть хорошую трагедию.

      У входа к себе во двор он увидел Памфилия. Тот стоял в одиночестве и смотрел на луну.

      – Добрый вечер, Памфилий.

      – Добрый вечер, отец.

      Симон пошел спать. Его переполняло чувство гордости, но на всякий случай он все же тревожно твердил себе: «Не знаю, что с ним делать. Не знаю, что с ним делать».

      А Памфилий по-прежнему стоял один, глядя на луну и думая об отце с матерью. Он думал о них в связи с историей, которую рассказала Хризия. Под конец застолий она любила переводить разговор с местных дел на общемировые предметы (она часто приводила высказывание Платона о том, что подлинные философы – это молодые люди примерно их возраста. «Не потому, – добавляла она, – что у них это так уж хорошо получается, но потому, что они всей душой отдаются идее. Впоследствии же кто-то философствует ради похвалы, кто-то ради покаяния, кто-то – потому что это сложная интеллектуальная игра»). Памфилий вспомнил, как в один из вечеров беседа зашла о зле, которое приносят поэты, утверждая, что жизнь героична. А юноша с другого конца острова наполовину в шутку, наполовину с надеждой обронил:

      – Знаешь, Хризия… понимаешь ли, домашняя жизнь совсем не похожа на жизнь, какой ее показывает Эврипид.

      В поисках ответа Хризия некоторое время помолчала, затем подняла руку и начала:

      – Давным-давно…

      Стол грохнул от смеха. Но это был добродушный смех, ибо все