Колыбельная для брата. Владислав Крапивин

всех орудий могучая береговая крепость. Перед ее амбразурами вспухали белые дымы, а вокруг судна вырастали фонтаны от ядер.

      Ядро грохнулось о рубку и разлетелось на зеленые и красные осколки.

      – Это арбуз! – весело завопил Митька-Маус. – Арбузами стреляют! – Он высунул из-за рубки кудлатую голову.

      – Уберешь ты свою несносную башку? – крикнул Дед.

      «А почему не слышно выстрелов?» – подумал Кирилл и услыхал:

      – Кирюша, встань. Встань, помоги, пожалуйста. Может быть, у тебя он скорее уснет…

      Еще не расставшись с веселым сном, Кирилл уже слышал, как за стеной вопит Антошка. «Ну, дает», – подумал Кирилл. Потряс головой, взглянул на маму и опустил с кровати ноги.

      Мама виновато сказала:

      – Не могу успокоить. Может быть, укачаешь его своим хитрым способом?

      Кирилл снова тряхнул головой, разгоняя остатки разорванного сна: они, будто обрывки тумана, плавали вокруг. И Дед с Митькой словно все еще были здесь.

      Антошка после нескольких секунд перерыва завопил с новой силой. Кирилл откинул одеяло и побрел в соседнюю комнату.

      Спеленутый Антошка лежал в своей решетчатой кровати и орал вдохновенно и старательно. Что-что, а реветь этот человек умел и любил. Маленькое красное лицо его было сморщено, глаза крепко зажмурены, а беззубый рот открыт до отказа.

      Нельзя сказать, что в такие минуты Кирилл ощущал нежную любовь к братцу. Но ни досады, ни злости он не чувствовал. Не то что два месяца назад. Тогда у Кирилла при Антошкином реве просто зубы стискивались. От беспомощности и отчаяния он сам готов был зареветь.

      Однажды, когда мама ушла на рынок, а месячный Антошка проснулся и никак-никак не хотел успокаиваться, не затихал ни на руках, ни в кроватке, Кирилл замычал и швырнул ему в лицо скомканную пеленку. Антошка на секунду притих, а потом закричал еще громче. И такая обида почудилась Кириллу в этом крике, что он тут же назвал себя последним гадом, вделал себе кулаком по уху, опять схватил Антошку и начал у него, бестолкового и отчаянно орущего, шепотом просить прощения. А потом, не зная уже, что придумать, запел изо всех сил:

      Дайте в руки мне гармонь -

      Золотые планки.

      И Антошка постепенно умолк. Успокоился кроха. А Кирилл, ласково и осторожно прижимая братишку, носил и носил его по комнате и все пел.

      В тот день было сделано открытие: лучше всего Антошка успокаивается под песни старшего брата. Мамины песни – тоже ничего, но действуют они когда как. А стоит запеть Кириллу – и горластый братец притихает. Ведь, казалось бы, совсем несмышленыш, а что-то чувствует, знает голос Кирилла. Он и песни стал различать, когда сделался постарше: одни просто слушал, под другие начинал дремать. А после большого рева успокоить и заставить уснуть его можно только одной песней. Совсем непохожей на колыбельную…

      – Ну, чего трубишь? – сказал Кирилл. – Давай иди сюда. У, рева… Кто обидел Антошку? Что-нибудь страшное приснилось? Что в школу повели? Не бойся, еще не скоро… Мама, помоги его взять…

      Антошка выдал новый вопль. Кирилл прижал его к груди, покачал, шагая из угла в угол, и запел про опаленные солнцем спящие курганы и про туманы, которые ходят чередой.

      Антошкин крик стал потише, и в нем послышались вопросительные интонации. А к концу песни братец совсем затих. Но не спал, таращил глаза. Тогда Кирилл решительно спел музыкальное вступление и начал главную песню с последнего куплета:

      Раскатилось и грохнуло

      Над лесами горящими,

      Только это, товарищи,

      Не стрельба и не гром…

      На третьем куплете Антошка засопел, словно убедившись, что ничего не страшно с братом, у которого есть такая суровая и непримиримая песня.

      Кирилл с мамой уложили его в кроватку. Он спал так, будто и не плакал отчаянно десять минут назад. Улыбался какому-то своему крошечному сну. Светлые волосенки смешно топорщились. Сейчас он был милый, самый дорогой на свете Антошка…

      Мама тронула губами макушку Кирилла.

      – Спасибо, Кирик. Ложись, спи. Я еще посижу чуточку и тоже…

      Но Кирилл вдруг понял, что не хочет спать.

      – Мама, я такой голодный почему-то. Я чего-нибудь пожую?.. Ты не ходи, я сам.

      На кухне он отрезал кусок от батона, отыскал в холодильнике банку с зеленым горошком. Насыпал горох на хлеб и вернулся в мамину комнату. Мама сидела у Антошкиной кровати.

      – Ты чего не ложишься? – спросил Кирилл.

      – Подожду немного. Вдруг он опять проснется.

      – Я ему проснусь! – сказал Кирилл. Забрался с ногами на мамину постель и стал жевать, подбирая с одеяла упавшие горошины. Мама смотрела на него с непонятной улыбкой: то ли печальной, то ли наоборот – счастливой.

      – Ох и худой же ты стал! И коричневый. Как индийский йог.

      Кирилл сказал с набитым ртом:

      – Непохоже. У индусов волосы черные, а у меня…

      Мама села рядом