На далёкой планете. Валентин Беляков

побыстрее, но делать всё приходилось фактически на ощупь: масляная лампа давала больше копоти, чем света. Надо бы смазать, мельком подумал я, когда ноготь царапнул по ржавчине. Наконец последняя гайка была закручена, и я вылез из-под конвейера, тяжело дыша. В цеху было жарко как в преисподней.

      – вентиляция опять засорилась, – сообщил заместитель главного смотрителя шахты.

      – Понял, Милорд, – ему не требовалось облекать эту информацию в форму приказа. Я взял длинную швабру, замотал нижнюю половину лица влажной тряпкой, и подставил складную стремянку к зарешёченному окошку вентиляции. Для этой работы обычно звали мальчишек-трубочистов, но я и сам мог пролезть в вентиляционную шахту и не брезговал этой работой, потому что за неё платили отдельно, хоть и совсем не много. Сажа запорошила глаза, мешала дышать. Она была даже хуже каменной пыли. Рука со шваброй онемела от однообразных движений, тело затекло от неудобной позы. На секунду я подумал, что потеряю сознание.

      Наконец я почувствовал горячее дуновение воздуха и услышал характерный гул. Когда я вылез, тусклый рыжий свет горнов показался ярче сияния полуденного солнца. Я зажмурился и приложил замаранную сажей тряпку ко рту – меня накрыл приступ кашля. Это был не обычный кашель, какой порой ловишь от сквозняка. Он затаился в груди, а не в горле. Он вызывал боль и удушье. Когда я взглянул на повязку, то увидел на ней следы крови, и медный привкус стоял во рту. Я равнодушно сплюнул. Для меня это было совершенно привычно, как и для большинства тех, кто работал в шахтах. Ничего страшного.

      Выходной день полагался мне за каждые сто двадцать часов работы. Я всегда распределял их поровну на десять дней. По счастью, сейчас как раз был конец десятого дня. На выходе я получил длинную полоску покрытого прозрачным лаком картона, которая и являлась моим жалованием (деньги на Коппергарте были не в ходу уже несколько десятков лет). К моему удовольствию, туда были заботливо вписаны все прочистки вентиляции и другие побочные поручения. По негласной договорённости эти средства я мог потратить на свои личные нужды. На улице уже зажгли немногочисленные фонари. Последние отблески заходящего солнца едва пламенели из-за Стены. Так было всегда – в рабочие дни солнечного света я не видел. Уже лёжа на комковатом матрасе в своём уголке я с удовольствием представлял, как вырвусь завтра из удушливых медно-каменных объятий города и проведу весь день на льду и в домике Старика Улла.

      Наутро я даже не проснулся, когда отец и брат отправлялись в шахту, а мать собиралась на тканевую фабрику. Конечно, это не очень хорошо с моей стороны, но я всегда подгадывал так, чтобы наши выходные выпадали на разные дни. Встал я поздно. Я слишком устал за неделю, чтобы заставить себя выйти пораньше, хотя и хотел бы провести Вовне побольше времени. Первым делом я поджарил себе пару гренок, затем сбегал на рынок, предъявил свой чек и купил кулёк помадок к напитку. Старик выращивал у себя в домике растение,