Северная Федра. Нина Халикова

старика, отвечал князь, – дух захворает, впаду во мрак безумия, ноги мои согнутся, сила уйдет из рук… Вместе со мной отойдет и мой род… И что тогда? Кто землю беречь станет? Многие стремятся завоевать мои земли, забрать у меня Ильмень, чтоб иметь выход к морю. А коли чужеземцы набегут? Чужеземцы станут господствовать, облагая мой народ данью?

      – Э, владыка, – натужно вздохнул Трезар, – все человеческие хвори, все страхи, вся немощь от слабости духа. Ты не бойся их, хворей-то, гони от себя прочь мысли дурные.

      – И что же дальше будет?

      – А вот то и будет, – сказал старик. – Хорошо будет. Под счастливой звездой ты родился, князь, ты духом-то вон как силен. Еще долго сердце твое будет биться любовью к юным девам, не скоро еще остынут ласки твои мужские.

      – Чего разболтался-то зазря, старый? Я про сына тебя спра шиваю, а ты куда лезешь?

      Само собой разумеется, у князя было много детей от рабынь и наложниц, но худородные да приневольные женщины в расчет не идут – они не могут производить на свет княжеское потомство, потому о продолжении рода тут и речи нет.

      – Ох, и горазд же ты кругом командовать, князюшка хольмградский, – замялся старик, почесывая вшивую голову. – Не волнуйся ты так и норов свой буйный попридержи покамест. Мы и не таких молодцов видали. Нас не застращаешь. Вот прогоню тебя под зад мешалкой, так будешь знать.

      – Ну, ладно-ладно, – уже более миролюбиво сказал князь.

      – Говорю тебе: сын твой на свет народится, и будут тебе покровительствовать и небесные и земные законы, и будут долго потомки твои в грядущем княжить. Силен твой род, князь, и будет он пользоваться неограниченной властью. Будут потомки твои, в соболях да горностае, неумолимо вершить судьбы человеческие.

      – Ты поведай лучше, древний старик, откуда ему взяться, сыну-то моему? – невесело спросил князь. – Ведь две жены отдалились от меня, сделались мне чужими. Сыновей они мне не принесли и уже не принесут. Давно я не наведываюсь в их светелки. Нет во мне больше прежней жажды, потому нечего и утолять. Есть у меня пасынок – Аскольдушка, но пасынок – это чужая кровь, чужое семя, это не наследник.

      Князь сказал правду, он действительно охладел к женам, к этим некогда восхитительным всадницам, стремительно ворвавшимся в его жизнь. В свое время они были красивы и плодовиты, но сыновей зачать не смогли. Первую жену он никогда не любил, взяв ее за себя будучи восемнадцати зим от роду. Теперь же она вошла в преклонные лета, совсем иссохлась и уже более не занимала его помыслов. Свою вторую жену князь любил крепко, но и она раньше срока износилась, поблекла, да и к тому же тронулась умом от ревности. Князь хоть и освободился от чувств к ней и в клеть ее уже не захаживал, однако оставил в доме при себе на полных хлебах и, как мог, заботился о ее благополучии.

      Охладел князь и к наложницам: одни его постаревшие наложницы быстро подурнели и превратились в теремную прислугу, другие же ушли на поселение в деревню. Это, конечно, не означает, что князь остался совсем один. Вовсе нет. В доме жили