Луна Бенамор. Висенте Бласко-Ибаньес

за все время его дипломатической карьеры.

      До сихъ поръ онъ служилъ въ Мадридѣ, въ разныхъ министерскихъ департаментахъ или въ разныхъ консульствахъ южной Франціи, элегантныхъ дачныхъ мѣстечкахъ, гдѣ впродолженіи половины года жизнь походила на вѣчный праздникъ. Вышедшій изъ семьи, всѣ члены которой посвящали себя дипломатической карьерѣ, онъ имѣлъ превосходную протекцію. Родители его умерли, но его поддерживали какъ родственники, такъ и престижъ имени, которое цѣлое столѣтіе играло роль въ государственной жизни. Консулъ въ двадцать девять лѣтъ, онъ отправлялся въ путь съ иллюзіями студента, который готовится въ первый разъ увидѣть свѣтъ, убѣжденный, что всѣ до сихъ поръ совершенныя имъ путешествія не представляютъ ничего существеннаго.

      Гибралтаръ съ его смѣшеніемъ языковъ и расъ былъ для него первымъ откровеніемъ того далекаго, разнообразнаго міра, навстрѣчу которому онъ отправлялся. На первыхъ порахъ онъ былъ такъ пораженъ, что сомнѣвался, является ли этогь скалистый уголокъ, врѣзывающійся въ море и охраняемый иностраннымъ флагомъ, частью родного полуострова. Но стоило ему только взглянуть съ отвѣсныхъ склоновъ скалы на большую лазоревую бухту, на розовыя горы, на которыхъ свѣтлыми пятнами выдѣлялись дома Ла Линеа, Санъ Роке и Альхесирасъ, сверкая веселой бѣлизной андалузскихъ деревушекъ, и онъ убѣждался, что все еще находится въ Испаніи.

      И однако различіе между отдѣльными группами населенія, ютившимися на берегу, похожемъ на заполненную морской водой подкову, казалось ему огромнымъ. Отъ выступавшаго впередъ мыса Тарифы до гибралтарскихъ воротъ онъ видѣлъ однообразное единство расы. Слышалось веселое щебетанье андалузскаго говора, виднѣлись широкія съ отвислыми полями сомбреро, платки, облегавшіе женскіе бюсты, и пропитанныя масломъ прически, украшеныыя цвѣтами. Напротивъ – на огромной черно-зеленой горѣ, кончавшейся англійской крѣпостью, замыкавшей восточную часть бухты, кишѣла толпа разнородныхъ племенъ, царило смѣшеніе нарѣчій, настоящій карнавалъ костюмовъ. Тутъ были индусы, мусульмане, евреи, англичане, испанскіе контрабандисты, солдаты въ красныхъ мундирахъ, моряки всѣхъ странъ. Всѣ они тѣснились на узкомъ пространствѣ между укрѣпленіями, подчиненные военной дисциплинѣ., Утромъ послѣ пушечнаго выстрѣла отворялись ворота этой международной овчарни; а вечеромъ подъ громъ орудія они снова запирались.

      А рамкой для этой полной безпокойства и движенія пестрой картины служила на дальнемъ горизонтѣ, за чертой моря, цѣпь возвышенностей, мароккскія горы, берегъ пролива, этого наиболѣе люднаго изъ всѣхъ большихъ морскихъ бульваровъ, по голубымъ дорожкамъ котораго то и дѣло мелькали большіе быстрые корабли всѣхъ національностей и всѣхъ флаговъ, черные океанскіе пароходы, прорѣзающіе волны въ поискахъ гаваней поэтическаго Востока или направляющіеся черезъ Суэзскій каналъ въ безпредѣльный, испещренный островами, просторъ Тихаго Океана.

      Въ глазахъ Агирре Гибралтаръ былъ какъ бы отрывкомъ далекаго Востока, ставшій ему на пути, азіатская гавань, оторвавшаяся отъ материка и прибитая волнами къ европейскому берегу, какъ образчикъ жизни отдаленныхъ странъ.

      Онъ остановился въ одномъ изъ отелей на Королевской улицѣ, идущей вокругъ горы; то было какъ бы сердце города, къ которому сверху и снизу притекали, словно тонкія жилы, переулки и переулочки. На зарѣ онъ просыпался, испуганный утреннимъ выстрѣломъ изъ новѣйшаго орудія, сухимъ и жестокимъ, безъ гулкаго эхо, какое вызываютъ старыя пушки. Дрожали стѣны, содрогался полъ, звенѣли стекла, качались ставни и нѣсколько мгновеній спустя на улицѣ поднимался все болѣе разраставшійся шумъ спѣшащей толпы, топотъ тысячи ногъ, шопотъ негромкихъ разговоровъ вдоль запертыхъ, безмолвныхъ зданій. To были испанскіе рабочіе, приходившіе изъ Ла Линеа на работы въ арсеналѣ и крестьяне изъ Санъ Роке и Альхесирасъ, снабжавшіе жителей Гибралтара овощами и плодами.

      Еще было темно.

      Надъ берегами Испаніи небо, быть можетъ, уже было голубое и горизонтъ начиналъ окрашиваться отъ золотыхъ брызгъ великолѣпно встававшаго солнца. А здѣсь въ Гибралтарѣ морской туманъ сгущался вокругъ вершины горы, образуя нѣчто въ родѣ темнаго зонтика, покрывавшаго городъ, наполняя его влажнымъ полумракомъ, орошая улицы и крыши неощутимымъ дождемъ. Этотъ вѣчный туманъ, покоившійся на вершинѣ горы, словно зловѣщая шляпа, приводилъ жителей въ отчаяніе. To былъ, казалось, духъ старой Англіи, перенесшійся черезъ моря, чтобы охранять ея завоеванія, обрывокъ лондонскихъ тумановъ, дерзко застывшій лицомъ къ лицу съ сожженными берегами Африки, въ самомъ сердцѣ солнечной страны.

      Занималось утро.

      Свѣтъ солнца, не встрѣчавшій на бухтѣ никакихъ препятствій, проникалъ наконецъ въ пространство между желтыми и голубыми домами Гибралтара, спускался въ самую глубь его узкихъ улицъ, разсѣивалъ туманъ, запутавшійся въ деревьяхъ Аламеды и въ зелени сосенъ, тянувшихся вверхъ по горѣ, замаскировывая укрѣпленія вершины, заставлялъ выступать изъ полумрака сѣрыя громады стоявшихъ въ гавани броненосцевъ и черныя спины пушекъ береговыхъ батарей; просачивался въ мрачныя амбразуры, продѣланныя въ скалѣ, въ эти отверстія пещеръ, эти откровенія таинственныхъ защитительныхъ сооруженій, созданныхъ въ самомъ сердцѣ скалы съ прилежаніемъ кротовъ.

      Когда