Госпожа трех гаремов. Евгений Сухов

одинокий голос.

      Еще мгновение – и народ разразится воплями раскаяния.

      Но тут по площади пробежал ропот: «Сама Ковгоршад говорит!» Единственная оставшаяся в живых из славного рода Улу-Мухаммеда.

      – Братья мои! Враг Сафа-Гирей вам и всему ханству нашему! Вспомните, не по его ли приказу были убиты отцы и братья наши! Не он ли обложил вас непомерными налогами, не при нем ли казанец стал чувствовать себя чужим в собственном дворе?! А земли ваши разве не он отдал на откуп крымским мурзам?! А кому достаются лучшие пастбища?!

      Вокруг Ковгоршад почтительно расступались. Грязные халаты дервишей не должны касаться святого одеяния самой Ковгоршад.

      – Уходи прочь, Сафа-Гирей, с нашей земли! Казанцы, разве хан любит нашу землю так, как любим ее мы? – простирала она руки к собравшимся. – Лучшие наши сыновья и братья погибли не на поле брани, а под саблями палачей!

      Народ слушал ее взволнованную речь молча. Грех прерывать бике криком, пусть даже он рвется из самой груди.

      Сафа-Гирей улыбнулся, и стоявшие рядом мурзы переглянулись, зная, чего стоит эта улыбка хана.

      – Складно говоришь, бике! Ой как складно! Личины наконец сброшены, теперь мы с тобой по разные стороны, Ковгоршад!

      Сафа-Гирей спрятался за стенами и, чуть пригибая голову, пошел ко дворцу, минуя низкие дощатые галереи.

      – Разогнать толпу на площади! – бросил он на ходу есаулу. – И никого не жалеть! – Потом он приостановился, немного подумал и добавил: – Сделать так, чтобы Ковгоршад больше не было.

      Улан посмотрел вслед ссутулившейся фигуре хана. Сафа-Гирей должен оглянуться и отменить свой приказ. Но хан уже входил в дверь. «Остановился!» – с надеждой подумал есаул. Хан действительно слегка замешкался у дверей, а потом скрылся за высокими резными воротами.

      Удивление на лице улана сменилось решимостью действовать. Разве кто из смертных осмелится нарушить приказ хана?

      – Разогнать толпу и никого не жалеть… – Есаул помедлил, еще есть время, чтобы не допустить непоправимое. – Убить Ковгоршад! Это приказ самого хана!

      Ворота заскрипели, выпуская из дворца конницу. Всадники без устали заработали саблями, засвистели нагайки. Крики ужаса захлебывались в предсмертных стонах. Ханум Ковгоршад осталась стоять в центре площади. К женщине подъехал сотник, его лицо ничего не выражало. Но глаза! В них бике прочитала свой приговор.

      – Ты не посмеешь ударить меня! – произнесла Ковгоршад.

      Всадник помедлил, а потом сабля описала над его головой дугу и с силой упала вниз.

      Скоро все было кончено: на площади лежали убитые и стонали раненые. Вечером, когда стемнеет, родственники заберут погибших.

      Среди остальных лежала и бике. Она еще дышала, когда ее подняли сильные руки Чуры Нарыкова и понесли.

      – Не запачкайся в крови, – тихо прошептала женщина и потеряла сознание.

      Бережно отнес Чура ее в дом. Глядя на бездыханную бике, он повторял слова мести:

      – Хан заплатит за это!

      Второе изгнание

      Этой