Полдень: Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади. Наталья Горбаневская

из него показания, угодные следствию. Я думаю, что такой случай, как у меня, тоже должен бы давить на сознание: когда ты на свободе и, кажется, только от тебя зависит, остаться на свободе или не остаться, эта свобода, воздух, которым дышишь, деревья, под которыми идешь, становятся особенно дороги. И все-таки ни угроза лишения свободы – на меня, ни камеры Лефортовской тюрьмы – на ребят никак не повлияли: просто очень здраво и спокойно мы к этому относились.

      К концу допроса пришел Федоров, от имени прокурора г. Москвы наблюдавший за этим следствием. Он тоже стал задавать мне вопросы, но, получив опять-таки отказ, не стал, как Галахов, тянуть волынку, а сказал:

      – Ну, напишите: «Прошу больше не задавать мне вопросов, отказываюсь отвечать» – и мотивируйте причины отказа.

      И под занавес, не в протокол, задал мне самый идиотский вопрос, некую идею-фикс этого следствия:

      – Кто отец ваших детей?

      Всех, кто хоть чуточку был со мной знаком, спрашивали обо мне, о моей психике – не наблюдали ли каких отклонений (или прямо говорили допрашиваемым: «Ну, Горбаневская – это же больной человек»), спрашивали про моих детей и, наконец, всех, всех – кто отец моих детей. Я сказала Федорову, что я и с ближайшими друзьями на эту тему не говорю – тем более с вами не стану. «Ну как же, – сказал Федоров, – ведь если мы вас заключим под стражу, мы должны это знать. Кто же о них позаботится?» – «Позаботятся», – заверила я этого гуманиста.

      И в заключение мне сказали, что мне надо будет поехать в Институт Сербского на психиатрическую экспертизу, что мне позвонят, предупредят накануне и приедут за мной.

      Психэкспертиза

      Экспертизу, насколько я знаю, проходили все обвиняемые, но для всех, кроме Виктора Файнберга, ограничились амбулаторной экспертизой: по-моему, ребят даже не возили в Сербского, а эксперты приезжали в Лефортово. Виктора после амбулаторной экспертизы положили на стационарную.

      Я проходила только амбулаторную экспертизу. За мной приехали 5 сентября, в одиннадцатом часу утра, конечно, без всякого предупреждения, и следователь Лопушенков стоял под дверью, пока я кормила и собирала малыша, пока дозванивалась ребятам, чтоб кто-то приехал проводить меня в Институт Сербского, а кто-то – побыть с Ясиком, пока бабушки нету дома. Потом я пошла в школу встречать Ясика, разминулась с ним, а машина со следователем ездила за мной и за детской коляской – чтобы я не сбежала. Наконец Ясик нашелся, и приехали ребята[7]. «Вы пришли ко мне на день рождения?» – спросил он их радостно и так же радостно остался играть с ними в футбол.

      Ребята обещали, что Галя Габай приедет прямо в Сербского. Потом она действительно приехала, но не могла туда попасть: вход по пропускам. И лишь случайно встретила Акимову, которую хорошо знала с того времени, как Илья сидел в Лефортове по делу Буковского. Акимова вывела меня к выходу, и я отдала Гале Оську. Но это было уже перед заключительным этапом экспертизы, после длительной беседы с врачом-ординатором,

7

Илья Габай (1935—1973), политзаключенный в 1967 и 1969—1972 годах, и Виктор Тимачев (1935—1995).