Пандора. Энн Райс

он, разражаясь хохотом.

      Я видела, что отец начинает нервничать. Только я тогда еще не знала, что десятилетняя девочка может обручиться.

      Мариус выпрямился и сказал своим ласковым, очень красивым голосом, искушенным как в публичных выступлениях, так и в речах любви:

      «Маленькая красавица, маленькая муза, по матери я веду свое происхождение от кельтов. Мои предки – высокий светловолосый народ, народ Галлии. Говорят, моя мать была у них принцессой. Ты знаешь, кто такие галлы?»

      Я ответила, что, конечно же, знаю, и начала пересказывать вступление из записок Юлия Цезаря о завоевании Галлии, страны кельтов:

      «Вся Галлия состоит из трех частей… – Мариус был искренне потрясен. Все остальные тоже. Ободренная, я продолжала: – Кельтов отделяет от Аквитании река Гаронна, а от племени белгов – реки Марна и Сена…»

      Мой отец, на этот раз несколько смутившись, поскольку его дочь купалась в лучах славы, повысил голос, чтобы уверить всех и каждого, что я радость очей его, что мне позволено делать все, что хочется, и, пожалуйста, не стоит обращать внимание…

      Я же, будучи от природы нахальной и любительницей устроить неприятности, сказала:

      «Передайте от меня привет великому Овидию! Потому что я тоже хочу, чтобы он вернулся домой».

      И выпалила несколько пылких строк из «Науки любви»:

      А поцелуи? Возможно ли их не вмешивать в просьбы?

      Пусть не дается – а ты и с недающей бери.

      Ежели будет бороться и ежели скажет: «Негодный!» —

      Знай: не своей, а твоей хочет победы в борьбе.

      Все, кроме моего отца, расхохотались, а Мариус обезумел от восторга и захлопал в ладоши. Другого поощрения мне и не требовалось, теперь уже я помчалась на него, как медведь, продолжая распевать пламенные стихи Овидия:

      Только старайся о том, чтоб не ранить нежные губы,

      Чтобы на грубость твою дева пенять не могла.

      Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,

      Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок[2].

      Отец схватил меня за предплечье и приказал: «Все, Лидия, хватит!»

      А мужчины смеялись все громче, сочувствуя ему, обнимая его и снова смеясь.

      Но я не могла не одержать последнюю победу над взрослой компанией.

      «Прошу тебя, отец, – сказала я, – дозволь мне закончить мудрыми и патриотичными словами Овидия: „Я поздравляю себя с тем, что появился на свет лишь в наше время, не раньше. Эта эпоха мне по вкусу“».

      Это не столько позабавило Мариуса, сколько изумило. Но отец подтянул меня к себе и очень четко произнес:

      «Лидия! Сейчас Овидий такого не сказал бы, а ты, будучи такой… ученой и одновременно таким философом, не могла бы ты уверить дражайших друзей твоего отца в том, что ты прекрасно знаешь: Август по веским причинам выслал Овидия из Рима, и он никогда не сможет вернуться домой».

      Другими словами, это означало: «Помолчи, достаточно об Овидии».

      Но Мариус опустился передо мной на колени,

2

Перевод М. Гаспарова.