Дети Лавкрафта. Кэтлин Кирнан

сухими из воды, пребывая здесь среди теней тысячи любителей ловли форели.

      Она (всегдашняя младшая сестренка): Он тебе не скажет, но у него новая подружка.

      Я: У Тэда?

      Она: У кого ж еще? Только ты об этом не от меня услышал.

      Я пожал плечами, будто она на меня в бинокль смотрела.

      Я: Я тоже кое с кем встречаюсь.

      Она: …

      Я: Ее зовут доктор Робертсон. Она всегда расспрашивает меня, как я себя чувствую. Иногда она делает ударение на «я», вроде, что я и вправду чувствую. Но иногда больше похоже на: что и вправду я чувствую?

      Сдавленный смешок Аманды в трубке.

      Хорошо.

      Ее смех – это одна из прелестей, даруемых этим миром.

      Аманда: Что же ты вправду чувствуешь?

      А потом, пока я держу телефон подальше от лица, чтобы мой одобрительный ликующий смешок не был бы чересчур громким для нее, она слушает.

      Она (когда я отсмеялся): Это из-за пса, пап?

      Я оглянулся. Оглядел всю хижину позади себя. Всю Вечную Форелию.

      Я (совсем-совсем невинно): Пса?

      Чтоб сбить дочь со следа, говорю ей, что сейчас у меня сигнал хороший, вот в этот самый момент. А значит, мне, может, воспользоваться этим и маме позвонить, как думаешь? Может, что важное, верно? Об итоговых работах?

      С детьми легко. Их первый всегдашний порыв – поверить.

      Даю отбой, держу телефон, будто бы он попытается вывернуться у меня из руки.

      «У тебя была собака?» – как-то спросила Аманда.

      Сложный вопрос, если честно.

      Один ответ, какой не был бы неверным, это да.

      Другой ответ, какой, возможно, был бы более верным, это нет.

      Нет, не было у меня собаки, Аманда.

      Скорее собака нашла меня.

      Если, сами понимаете, Роджер все время не был грибом.

      Позвольте, я объясню.

      Итак, как я разобрался с числами.

      Понадобились вся ночь, два карандаша и несколько, казалось бы, беспочвенных предположений, Тэд, по-видимому, назвал бы их мыслительным экспериментом, а я скорее определил бы их как «что, если». Скажем, что, если это было бы верным? Что, если это на самом деле соответствовало бы действительности? Куда бы это нас привело? До чего мы смогли бы дойти, делая зараз всего один точный шаг?

      Таков, несомненно, спонтанный способ выработки теории, ведь «что, если» в достаточной мере вовсе ничем не ограничен. Но не был этот способ и тем, что мне требовалось для объяснения.

      Требовалась мне теория, или принцип, или модель, результатом которых стала бы прозрачная, просвечивающая задняя часть пса, когда-то мне знакомого… или шляпка гигантского гриба… то появляющаяся, то исчезающая из поля моего зрения. И нечто, издающее звук, похожий на низкий, раскатистый лай.

      Поймите, сюда не примешиваются никакие лекарственные препараты или, насколько только мне известно, какие-либо ранения или травмы. Помимо развода. Но он – факт юридический, а не душевно-телесный.

      Как бы то ни было, если пережитого мною не было в действительности, то это поле