Погонщик. Евгений Чигрин

читается с конца,

      Сначала «я», а после остальное.

      Лицо волны, от солнца золотое,

      Морщинится, как кожа мудреца.

      Лицом к лицу два взрослых существа:

      Животные, а лица человечьи...

      Шипящие куски пространной речи,

      Безвестный слог, воздушная строфа.

      За валуном три Мойры вяжут сеть,

      Вздыхая так, что облако косится,

      Полным-полно в телесном небе ситца,

      Никто не сможет с этим умереть.

      Два зверя пьют мареновый закат,

      В когтях – любовь: безумие, объятье,

      Кипение листается во взгляде

      (Амур с холма залыбился впопад).

      Два зверя век вылакивают так,

      Что чудища воды глотают слюнки...

      Смеркается в ненаселённом пункте,

      Ступает призрак в мёртвенный овраг.

      Карбункулом любви стоит луна

      В небесном своде... ангелы на стрёме

      Бегущих строк, китайской лодки в коме,

      Плывущего в иллюзиях вруна.

      * * *

      …там ловкие сарганы в руки шли,

      Как мифы места, пахнущие зверем,

      И море в луже клюквенной зари

      Дышало дзэн-буддийским недоверьем.

      Там птицей эксцентрической смотрел,

      Держал в руках то ангелов, то нечисть,

      Когда Селена встала на ущерб,

      Старуха с бритвой задвигала речи

      И пряталась в усмешку и врача…

      Там задували демоны причалы

      И след берегового скрипача…

      Не выплакать бемолям этой кары.

      Там жизнь сходила… Аполлон, ты где?

      Такой глушняк. Не вяжется Эллада.

      Я там ловил бамбуковых детей,

      Я там вбирал первопричины ада.

      СИНИЙ КАМЕННЫЙ ДРОЗД

      «Островистые земли…» – промолвишь, и – выпорхнет стих

      Васильковым дроздом, даровитым певцом порубежья.

      И, конечно, оставлен для рифмы-строфы материк,

      Только видится пласт раскурившего жизнь побережья.

      Эта бледная жизнь прямо в вены вошла, как стихи,

      Там шаман ворожил да шумела нетрудная птица,

      Восьмихвостый дракон нарезал за японцем круги —

      Это прошлая явь? Это только печальникам мнится…

      Островистая жизнь – это бухточки, банки, ещё

      Человека в пенсне каторжанские строчки-записки,

      От которых доднесь неуютно, нескучно, нищо:

      Перечтёшь и опять ощутишь пробирающий, низкий

      Сахалинский борей!.. Бывшей жизни – тире и привет! —

      Не теперь пролистнулась пропахшая морем страница.

      «Островитые земли…» – представишь, и – видишь, как свет

      Над лагуной Буссе, над проливом Буссоль серебрится.

      * * *

      Мифическому сыну? Простаку? —

      Поверившему в дар нескучных строчек —

      Придумываю вольную строку,

      Вдыхаю жизнь в пробившийся росточек

      Стихотворенья! – только своего,

      Да в колдовство, которого негусто, —

      Какого цвета это волшебство,

      С которым обнимается искусство?

      С которым бы вино перемешать

      И