Обыкновенное чудо исцеления. Непридуманные истории из жизни православного. Михаил Макаров

неверующей, но не атеисткой-фанатичкой, как это довольно часто бывает, а просто неверующей, относившейся к верующим без озлобления: «Верят, и ладно – это их дело». Видно, поэтому я легко ужилась с мужем и свекровью – верующими людьми. Они относились ко мне очень хорошо и никогда не упрекали меня в моем неверии, но, видимо, молились, чтобы Господь вразумил меня. Когда у нас родилась дочь, а через некоторое время – другая, муж и свекровь осторожно завели разговор об их крещении, но я категорически не соглашалась. Муж и свекровь больше этого разговора не заводили, и у нас в семье по-прежнему были мир и любовь. Но вот пришла война. Муж на второй день войны был мобилизован в армию. Осталась я со свекровью и с дочками. Жить нам стало тяжелее, но, в общем-то, не так уж плохо. У свекрови под Москвой был дом, и она забрала моих дочек к себе – подальше от возможных вражеских налетов. Я работала бухгалтером на Третьем мыловаренном заводе. У нас на заводе были очень расторопные снабженцы, которые неплохо обеспечивали нас продуктами. Я, как только появлялась возможность поехать к дочкам, забирала запасенные продукты и везла к свекрови. Привозимое мною да картошка, овощи и молоко, которые имелись у свекрови, – этого было достаточно для питания дочек.

      Однажды осенью 1941 года, под вечер, я шла лесом со станции к свекрови. В руках у меня были две сумки с продуктами. Наверху одной из сумок – белые булки, уже становившиеся в то время редкостью. Вижу, идет мне навстречу стройная женщина в черном. Лицо очень благообразное, глаза большие, вдумчивые. Смотрит на меня.

      – Здравствуй, Аннушка, – говорит она, подходя ко мне.

      – Здравствуйте, – говорю я ей, а сама думаю: «Откуда она меня знает? Наверное, какая-то знакомая свекрови».

      – Живешь ты лучше других, – говорит она мне, – а вот Богу не молишься.

      – А я не знаю, как Богу молиться, – отвечаю я.

      – Читай хотя бы «Отче наш» и «Богородицу».

      – Да я и это не знаю, – отвечала я.

      – Садись на пенек, я тебе скажу, а ты запишешь.

      И она тоже села на пенек, неподалеку от того пенька, на который указала мне.

      Мне вдруг стало стыдно, что у меня из сумки выглядывают белые булки, а она, может быть, и хлеба-то черного не имеет. Я достала из сумки две булки и отдала ей.

      – Что ты, Аннушка, делаешь, зачем даешь мне? Отнеси своим дочкам.

      «Ну конечно, знакомая свекрови, о дочках знает», – пронеслось в моих мыслях.

      – Нет, нет, возьмите себе, я вас угощаю. У нас есть, – ответила я и твердо отстранила протянутые было ею мне булки.

      – Ну давай, Аннушка, запишем молитвы-то.

      Я вынула из сумки тетрадку, которую несла дочке, карандаш и стала записывать под ее диктовку. Когда я кончила писать, она мне сказала:

      – А теперь прочти, я проверю, правильно ли ты записала.

      Я прочитала.

      Она сказала:

      – Правильно.

      Я подняла на нее глаза, но вместо нее увидела на пеньке мои две булки. Смотрю туда, сюда, вокруг: ее нигде нет, хотя лес был редким. Я как-то сразу невольно заплакала, и мне вдруг стало так легко и светло на душе,