Как закалялась сталь. Николай Островский

кухни да на складах буфетных; знал Павка хорошо, что всякая посудница и продавщица недолго наработает в буфете, если не продаст себя за несколько рублей каждому, кто имел здесь власть и силу.

      Заглянул Павка в самую глубину жизни, на ее дно, в колодезь, и затхлой плесенью, болотной сыростью пахнуло на него, жадного ко всему новому, неизведанному.

      Не удалось Артему устроить брата учеником в депо: моложе пятнадцати лет не брали. Ожидал Павка дня, когда выйдет отсюда, тянуло к огромному каменному закопченному зданию.

      Частенько бывал он там у Артема, ходил с ним осматривать вагоны и старался чем-нибудь помочь.

      Особенно скучно стало, когда ушла с работы Фрося.

      Не было уже смеющейся, веселой девушки, и Павка острее почувствовал, как крепко он сдружился с ней. Приходя утром в судомойню, слушая сварливые крики беженок, ощущал какую-то пустоту и одиночество.

      В ночной перерыв, подкладывая в топку куба дрова, Павка присел на корточках перед открытой дверцей; прищурившись, смотрел на огонь – хорошо было от теплоты печки. В судомойне никого не было.

      Не заметил, как мысли вернулись к тому, что было недавно, к Фросе, и отчетливо всплыла картина.

      …В субботу, в ночной перерыв, спускался Павка вниз по лестнице, в кухню. На повороте из любопытства влез на дрова, чтобы заглянуть в кладовушку, где обычно собирались игроки.

      А игра там была в полном разгаре. Побуревший от волнения Заливанов держал банк.

      На лестнице послышались шаги. Обернулся: сверху спускался Прохошка. Павка залез под лестницу, пережидая, когда тот пройдет в кухню. Под лестницей было темно, и Прохошка видеть его не мог.

      Прохошка повернул вниз, и Павке было видно его широкую спину и большую голову.

      Сверху по лестнице еще кто-то сбегал поспешными, легкими шагами, и Павка услыхал знакомый голос:

      – Прохошка, подожди.

      Прохошка остановился и, обернувшись, посмотрел вверх.

      – Тебе чего? – буркнул он.

      Шаги на лестнице застучали вниз, и Павка узнал Фросю. Она взяла официанта за рукав и прерывающимся, сдавленным голосом сказала:

      – Прохошка, где же те деньги, которые тебе дал поручик? Прохор резко отдернул руку.

      – Что? Деньги? А разве я тебе не дал? – говорил он озлобленно-резко.

      – Но ведь он дал тебе триста рублей. – И в голосе Фроси слышались приглушенные рыдания.

      – Триста рублей, говоришь? – ехидно проговорил Прохошка. – Что же, ты хочешь их получить? Не больно ли дорого, сударынька, для судомойки? Я думаю, хватит и тех пятидесяти, что я дал. Подумаешь, какое счастье! Почище барыньки, с образованием – и то таких денег не берут. Скажи спасибо за это – ночку поспать и пятьдесят целковых схватить. Нет дураков. Десятку-две я тебе еще дам, и кончено, а не будешь дурой – еще подработаешь, я тебе протекцию составлю. – И, бросив последние слова, Прохошка повернулся и пошел в кухню.

      – Подлюга, гад! – крикнула ему вдогонку Фрося и, прислонясь к дровам, глухо