Заповедник для академиков. Кир Булычев

с глазами Алмазова, поймал он ее – подмигнул, как подмигивает рыбак попавшейся золотой рыбке. Альбина смотрела в скатерть и водила по ней вилкой.

      Наверное, Лидочка должна была беспокоиться о кастрюле, желать заглянуть в нее – а вдруг там золото или адская машина? Но думать о кастрюле не хотелось – что бы там ни было, все это от Лидочки бесконечно далеко. И не очень интересно. Мало ли что хочется хранить официантке в эмалированной кастрюле.

      Быстро проглотив макароны и запив их чаем с лимоном, Лидочка вскочила из-за стола, сказав Марте, что вернется к танцам.

      Александрийского она отыскала быстро. Он сидел с Пастернаком в комнате у докторши Ларисы Михайловны. Там горела настольная лампа под зеленым абажуром. Пастернак держал в руке лист бумаги, он читал, лишь иногда заглядывая в него. Лидочка не посмела зайти, но остановилась перед дверью так, что ее можно было увидеть.

      Александрийский, сидевший лицом к двери, почувствовал ее присутствие, узнал Лидочку и поднял худую жилистую руку.

      – Ворота с полукруглой аркой, – читал Пастернак, не спеша, нараспев, для себя, не заботясь о том, слушают его или нет, – впрочем, это была лишь видимость – конечно же, он слушал, как ему внимают

      …холмы, луга, леса, овсы.

      В ограде – мрак и холод парка

      И дом невиданной красы.

      Там липы в несколько обхватов

      Справляют в сумраке аллей,

      Вершины друг за друга спрятав,

      Свой двухсотлетний юбилей.

      Они смыкают сверху своды,

      Внизу – лужайка и цветник,

      Который правильные ходы

      Пересекают напрямик…

      Лида понимала, что Пастернак говорит об Узком, об этих аллеях, увиденных точно и преображенных его талантом.

      Под липами, как в подземелье,

      Ни светлой точки на песке,

      И лишь отверстием туннеля

      Светлеет выход вдалеке…

      Пастернак оборвал чтение за мгновение до того, как послышался снисходительный голос, добродушный голос Алмазова:

      – Развлекаемся?

      Пастернак был неподвижен – словно превратился в камень. Александрийский поморщился.

      – С какой стати, сударь, – сказал он, – вы мешаете людям? Вас не приглашали.

      – А я и не мешал, – улыбнулся Алмазов. – Мы с Альбиночкой шли мимо, и нам так понравились стихи, вы не представляете. Вы поэт, да?

      Или он ничего не знал, или издевался над ними. Так как никто Алмазову не ответил, тот продолжал, будто оправдываясь:

      – Я только вчера приехал, а вы, товарищ поэт, наверное, раньше меня. Так что не познакомились. Ага, смотрю – и Лида с вами. Ну, полный набор молодых дарований. Тогда, товарищ поэт, вы продолжайте, знакомьте нас, практических работников, с изящными искусствами. Я тут заметил, что скоро зима, а вы будто о лете пишете…

      Пастернак молча сложил вдвое лист, положил на колено, провел по сгибу ногтем.

      – Я приглашаю вас к себе в номер, – сказал Александрийский. – Там тихо, туда не входят без приглашения.

      – Правильно, –