Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады. Сергей Ильин

нашего читательского, повторного и многократного ему сопереживания, мы снова и снова возвращаемся к биографии ушедшего в финале из жизни персонажа, и более того, в накладывании этого финала на сюжетное действие, и в особенности на зачин романа, ощущаем даже особенное эстетическое наслаждение.

      Здесь и главное отличие искусства от жизни: вот так, как вымышленных персонажей, воспринимать живых людей нам не дано, есть какая-то тонкая черта, разделяющая выдуманных гением художника образов от настоящих людей, – близость между ними невероятная, особенно в случае, когда живые люди давно ушли из жизни и оставили после себя колоссальный след, читай: великие и известные люди, но в любом случае наше восприятие их, несмотря на всю свою предельную субтильность и глубину – в самом деле, что может быть тоньше и глубже размышлений о былой жизни сквозь толщу веков? – все-таки фатально лишено волшебного элемента, есть над чем задуматься, – итак, волшебство вкраплено в повседневную жизнь на правах мгновений, они приходят и уходят, и их, как синицу, нельзя удержать в руке, – вот из волшебных мгновений жизни, поданных так, что начало в них тонко и незаметно превалирует над серединой и концом, создается произведение искусства, однако восприятие его, в котором задействованы обычно все наши духовные и душевные качества, требует постоянного и напряженного труда, что в свою очередь несовместимо с ощущением благоухающего и первозданного волшебства, – вот почему, несмотря на то, что великие произведения искусства заключают в себе на вес «килограммы и тонны» подлинного волшебства, мы, воспринимающие, все-таки предпочитаем им волшебные мгновения жизни: те самые, которые пусть на короткое время, но делают наши лица и взгляды поистине прекрасными; этих мгновений было больше всего в детстве, а самые острые и запоминающиеся пришлись на детство во время болезни.

2

      В лунном свете занавеска

      разыгралась на стене —

      с явью связь особо веска

      в задыхающемся сне.

      Смутный страх вокруг витает,

      напряженней льнет листва,

      и насколько глаз хватает —

      сцена полночи мертва.

      Но скорей мелькают тени,

      чуть раздвинулась стена,

      там – волшебные ступени

      в тайники больного сна.

3

      К полночи дети все спят, —

      лишь в живом беспорядке игрушки,

      точно устав от игры,

      на пол беспечно легли.

      Свинка и кот в сапогах,

      паровозик и плюшевый мишка, —

      в темный глядят потолок,

      думая думу свою.

      Все они вспомнить хотят,

      цепенея в дремотном забытьи,

      кто был тот странный колдун,

      память отнявший у них.

      Утро наступит – и вновь

      оживут они в детских ручонках, —

      только все та же печаль

      в лицах останется их.

4

      В раннем