Египетский дом. Алла Дубровская

и заплевался горячей водой.

      – Ведро давай, зальем все на хрен!

      Женечка ловко подставила ведро. На хрен они ничего не залили. Трубы вздрогнули, было слышно, как по ним побежала вода.

      – Ну вот. Счас будет теплее.

      – Ой, Вань, какой ты молодец! – Женечка сняла рукавицы и поправила выбившиеся из–под теплой шапочки волосы.

      – Слышь, Игнатова, выпить хошь? Согреешься в пять минут, – как заправский иллюзионист, Ванька широким жестом вытащил из глубин карманов четвертную. – Раздавим малыша?

      – Прямо из горла?

      – Где я тебе фужор здесь возьму? Не будешь? Смотри, заболеешь. Мне же больше достанется.

      Присев на балку, он закинул голову и влил в глотку где–то с половины четвертушки. Крякнув и передернувшись, занюхал рукавом:

      – Ох, хорошо–то как. Тепло так и пошло. На–ко вот, – он протянул бутылек Женечке.

      И Женечка, зажмурившись, хлебнула, закашлялась и хлебнула еще раз. В голову ударило через минуту. Спасительное тепло накрыло ее волной. Ноги ослабели. Она села рядом с сантехником, нисколько его не боясь. По всему было видать, что Ваньке захорошело тоже.

      – Из–за острова на стрежень, – вдруг запел он. – Эх, гармонь бы мне сейчас. Я б тебе, Цыпочка ты моя ненаглядная, спел. Ты девушка хорошая, культурная. Я тебя давно присмотрел. А что, Игнатова, выходи за меня замуж… На простор р–р–речной волны…

      – Ну куда я пойду, Вань, – слегка кокетливо хихикнула Игнатова. – У меня ж флюидов нет.

      Не зная значения незнакомого слова, Ваня правильно понял направление мысли:

      – Чего нет? Худая, што ль? Так ты кушай побольше. Пельмени там, картошечку. Вот и эти нарастут, как их?

      Он обнял Женечку за предполагаемую под толстым слоем одежды талию:

      – Я б каждый мизинчик на твоих ножках обцеловал… Выплывают расписные…

      Игнатова прикрыла глаза. Ее разморило и куда–то понесло. Про трубу думать не хотелось. Ну ее… Может, не замерзнет…

      Топоток Марьяши нарушил чердачную идиллию. Завидев ее, Ванька запел во всю мочь гнусавым голосом:

      – Я цыганский барон, у меня триста жен, и у каждой жены голу–у–убые штаны.

      Только глубокая сосредоточенность не позволила Марьяше отреагировать на такой беспардонный намек на ее голубые рейтузы.

      – Слышь, ты, Георг Отс, – затараторила она, опасливо косясь на Женечку. – Халтура есть. Тут бабка одна с Каляева, 29, челюсть в унитаз уронила…

      – Ну–у–у, – прислушался Георг Отс.

      – Да и смыла ее ненароком… А там, говорит, зубов золотых на тыщу наставлено. Бабка плачет. Говорит, сто рублей заплатит тому, кто ее челюсть выловит. Там делов–то: унитаз снять да фанину качнуть. Мне одной не управиться. Пошли давай!

      – А Немец где?

      По негласному джентльменскому соглашению сантехники халтурили только на своих участках.

      – А я знаю? Я ему в дверь стукнула два разá. Ни ответа, ни привета. Запил, видать, с Нового года. Айда давай. Дело верное.